Жена по заказу - Алла Драбкина

– Я ненавижу нищих…

– Вот и тебя будут ненавидеть…

Неожиданно он расплакался:

– Вы нарочно говорите мне всякие ужасы. Мне никто не говорил такого.

– Видимо, все считают тебя глупым и неспособным понять правду.

– А мне не нужна правда! Я не хочу правды!

– А она не спрашивает, нужна она тебе или нет.

Правда то, что есть. Тот, кто знает правду, обычно знает, как поступать. А те, кто вериг в ложь, оказываются... опять же – нищими и никому не нужными.

– Я ненавижу нищих…

– Мочало – начинай сначала, Он долго сидит, думает. Потом вдруг с воплем бросается ко мне на шею, начинает целовать и между поцелуями приговаривает:

– Скажите, вы будете меня учить? Вы будете меня учить? Вы не будете больше говорить мне правды? Нет, когда я выучусь, тогда говорите.

А сейчас не надо. Мы как-нибудь потихоньку подойдем, ладно?

Сейчас он тянет на пятилетнего, но слишком велик для того, чтоб взять его на руки и начать укачивать, как маленького.

– Ладно, уже поздно. Ложись спать, мальчик.

Он ложится в постель, притягивает меня к себе.

Я глажу его по голове. Наконец он засыпает.

Вот загадка так загадка! Разумеется, по всем признакам ребенок порочен. Он знает то, что ему не положено знать, и не знает ничего из того, что положено. Как же идеальная Яна допустила такое?

Значит, не идеальная? Впрочем, сколько я знаю прекрасных людей, у которых дети оставляют желать лучшего! Видимо, у нее не было времени. А у кого-то, кто портил мальчика, время было. Бывший муж, мать? Как относиться к словам Кирюши об отце и бабушке? Это что, правда?

Мальчик, конечно, порочный, но не до мозга костей. Его порок простодушно вывернут наружу.

Как хорошо, что мне попался мальчик с таким опытом, а вовсе не девочка. Вот уж с девочкой я бы ни за что не справилась.

Иду к себе, чтобы на досуге подумать над тем, как подать ему таблицу умножения.

Итак, умножение на два легко. Умножению на пять обучить тоже легко, умножение на десять – вообще нет разговоров. Если этим заниматься каждый день…

В дверь раздается легкий стук. Появляется Яна, дыша духами и туманами. При ней маленькая театральная сумочка, из которой она и достает пачку денег. Долларов.

– Здесь три тысячи! – говорит она. – За полгода вперед. Они хотят переехать через недельку…

Я беру деньги, и у меня дрожит рука. Я никогда не держала таких денег.

– Но... полгода... ведь вообще-то я продаю квартиру. Мне нужна маленькая, а на остальное дочь хоть что-нибудь купит в Москве.

– Не волнуйтесь. Может, эти, что сняли, и купят. И уж не за бесценок! У вас шикарная квартира. Только без ремонта неважно смотрится.

Где-то в мыслях у меня проносится, что не все так хорошо и просто, что излишняя любезность ко мне может оказаться чем-то иным, но мое исконное совдеповское легковерие побеждает. А ведь именно сейчас, после общения с Кирюшей, я не должна очень-то доверять Яне. Дети выдают нас, и Кирюша выдал Яну, по крайней мере ее прошлое. Но мысли эти кружат где-то вдалеке, на самом деле я верю Яне, а потому улыбаюсь ей с искренней благодарностью.

– Эти деньги не надо тратить, – говорит она. – Лучше мы тоже заплатим вам за два месяца вперед. У вас много долгов?

– Нет. Очень мало. Те люди, которые дали мне в долг, сами сейчас сидят на мели, и я бы хотела отдать им не только то, что должна, но и подкинуть еще.

– Сколько вы должны?

– Пятьдесят долларов.

– Им вы можете дать сто пятьдесят. Ну, послать дочери…

– Хоть чуть-чуть приодеться. Это недорого, я одеваюсь в секонд-хэнде. Вот разве что обувь…

Яна недолго что-то соображает, потом смущенно говорит:

– Знаете, у меня в доме скопилась уйма вещей. Вы, наверное, заметили, что я не одеваюсь вызывающе. Но все-таки по моде. Вы, слава Богу, не старая жирняйка, и вам подойдет. Вы не бойтесь, все почти не ношеное. Положение обязывает.

Кажется, всю ночь мы разглядывали и мерили тряпки. Яна счастливо возбуждена, даря мне кожаные куртки, пальто, шифоновые платья и бесконечные туфли-сапоги. Ей нравится дарить, как мне когда-то нравилось одевать жену покойного Маугли. При Яниной деловитости она могла бы продать эти вещи, но ей нравилось дарить. Только вот вопрос: почему она раньше не подарила эти вещи кому-то другому?

– Мне некому было дарить, – отвечает она на мои мысли. – Из прошлого у меня почти никого не осталось, старым подругам я подарила все, что им подходило. А теперешнее окружение… Они одеты лучше меня, – усмехается. – По крайней мере, дороже.

Покончив с тряпичным ажиотажем, мы идем на кухню пить чай. И только тогда она задает вопрос, серьезно ее волнующий:

– Ну как вам Кирюша? Что вы с ним делали?

– В основном целовались.

Мы смеемся, но ее смех печален.

– Как вы представляете, что нужно сделать, чтобы он учился?

– Учить.

– Это понятно. Но как? Он панически боится учебы.

– Я буду учить. Начну с таблицы умножения.

– Может, нанять математика?

– Яна, не порите чушь. Наемный математик готовит способных детей к институту (и не всегда удачно), но он не сможет выучить с ребенком таблицу умножения. Беда Кирюши не имеет никакого отношения к математике.

– Я готова сделать все. Что вам понадобится?

– Нам понадобится время. Больше ничего.

И вот две недели из Кирюшиной комнаты доносилось:

– Если дважды шесть – двенадцать, то как нам быстро вычислить, сколько будет трижды шесть, не зубря таблицы?

– К двенадцати прибавить шесть. Будет... будет восемнадцать.

– А четырежды?

– Прибавить еще шесть…

– Нет, есть способ легче…

– Ага! Пятью шесть – тридцать, значит, четырежды шесть... тридцать отнять шесть... это будет... будет двадцать четыре!

Потом мы читаем «Муму», потом я читаю ему вслух половину рассказа «Пестрая лента» (о Шерлоке Холмсе этот мальчик до меня тоже не слышал); Кирюша требует продолжить чтение, но я отказываюсь. Приходится ему кое-как читать самому.

Когда я захожу в его комнату ночью – проверить, как он спит, я вижу, что книга лежит рядом и открыта уже не на «Пестрой ленте».

Потом я говорю Яне, чтоб заменила кассеты с дурацкими, абсолютно дебильными американскими "мультиками на нормальные приключенческие фильмы типа «Дети капитана Гранта». Но задаром он у меня таких фильмов не получает. После просмотра фильма он обязан написать его краткое содержание.

И он пишет, бедняга. По всей квартире валяются листки, испещренные каракулями: «Когда Дик приехал в Африку, он нифига ни понимал…»

Я горда собой до поросячьего визга, потому что знаю: дальнейшее обучение пойдет в сто раз легче хотя бы потому, что решать хитрые задачки и читать занимательные книги гораздо интереснее, чем учиться читать и зубрить таблицу умножения.

Его классная руководительница Ольга Тимофеевна буквально допрашивает меня, как мне удалось вытащить этого милого, но ни на что не годного мальчика.

– У меня же таких целый класс. В отличие от Кирюши, они все еще и хамят, и ябедничают родителям. А родители в нашем лицее сами знаете, кто…

Как и я, Кирюша тоже счастлив до поросячьего визга. Он горд собой, он меньше целуется и меньше просит прощения без всякого повода. Я становлюсь как бы соучастницей его подвигов, и потому он не оставляет меня в покое ни на минуту. То у него сломался карандаш, то кончилась бумага, то телевизор плохо кажет. Однажды, не заметив Яны, он попросил у меня пять тысяч на тетради.

– У тебя что, денег нет? – взвилась Яна.

– Прости, мамочка, – завел он старую песню.

– Никогда не думала, то мой сын вырастет попрошайкой…

– Но я думал…

– Ничего ты не думал… Если бы думал, не попрошайничал бы…

Потом я объясняю ей, что он явился ко мне не за деньгами. Для него пять тысяч – не деньги.

Просто он хотел лишний раз пообщаться и для этого нашел не тот повод. Конечно, я могла бы пойти ему навстречу и быть всегда при нем, но это будет не правильно. Пусть домогается моего внимания сам.

К окончанию первого месяца моего пребывания в этом доме я удивлялась, как Яна меня терпит.

Дело в том, что не только Кирюша искал моего общества. Виктор тоже (мы уже пили на брудершафт).

В том, что Виктор мудак, я по-прежнему нисколько не сомневалась. Графомания была не столько его слабостью, сколько бедой. Он любил литературу с неподобающей страстью, а потому мое общество было ему дороже общества молодой, красивой и умной жены. Я остерегаюсь даже талантливых людей, готовых все отдать за свое чертово искусство, но когда это делает бездарный человек, то вообще туши лампу. Он преследовал меня просьбами прочесть его опусы и высказать мнение. Он говорил со мной о писателях и литературе. Удивительно, но вкус у него был вполне нормальный. Лет двадцать тому назад я посоветовала бы ему стать критиком и научиться писать о литературе так, как он о ней говорит, не позволяя графоманских красот. Конечно, из этого тоже мало бы что получилось, но все-таки…