Танковая бойня под Прохоровкой. Эсэсовцы в огне - Курт Пфёч

Ханс поправил свою высоко задравшуюся маскировочную куртку.

– Эрнст, у тебя еще есть консервы? – Эрнст кивнул. – Тогда, по крайней мере, гарантировано питание. Пока.

Они поехали мимо остановившихся танков. Экипажи стояли возле своих боевых машин и курили. Блондин не сдержался и крикнул:

– Для вас, наверное, война уже закончилась?

Они отмахнулись, а один из танкистов ответил:

– С этим-то металлоломом? Дерьмо! – И показал на свою стальную коробку.

Марш пошел быстрее и приблизился к привычному темпу. Блондин следил за движениями тел товарищей, сидевших впереди. Они клевали носом, сползали вправо, пытались выровняться, но при этом сразу кренились влево, потом резко вздрагивали и на некоторое время замирали прямо, потом нос клевал снова, и голова утыкалась в лобовое стекло. Эрнст недовольно заворчал, потер ушибленный лоб, сел поглубже в сиденье, так, что колени уперлись в лобовое стекло, положил голову на спинку сиденья и подпер ее правой рукой. Дори подмигнул Блондину, указывая головой на своего спящего соседа:

– До еды язык свисал, а поевши – он устал. Давай поспи и ты, Цыпленок.

Блондин поудобнее прислонился спиной и надвинул кепи на глаза.

Цыпленок – так звали его «старики», а молодежь, естественно, вторила им. Цыпленок – потому что он младше по возрасту и по званию. А со своим ростом метр восемьдесят шесть он еще и самый маленький. При этом он не чувствует себя ни слишком молодым, ни слишком маленьким, а кличку ненавидел, как чуму! Но что делать? Если они заметят, что она его раздражает, будут дразнить еще больше. Их, «стариков», всего трое: Длинный Ханс – их командир отделения, Дори и Эрнст. Остальные – Вальтер, Петер и Куно, Йонг, Пауль и Зепп, Ханнес, Уни и Камбала – все «цыплята», «подрост», «эрзац», «овощи», или, как их называли в Лихтерфельде, «детвора» и «отходы»!

А Ханс? Он воздерживался от какой-либо точки зрения. Для него гибель «ЛАГа» началась уже тогда, когда он занимался подготовкой призыва Дори и Эрнста. Блондин улыбнулся. Для Длинного в зачет шла только служба в мирное время! А что было потом, он просто не принимал всерьез. Исключение составляла, быть может, группа, которой пытались привить основные солдатские навыки в батальоне охраны. Службист? В общем-то, нет. Он просто придерживался своего взгляда, и, если здраво рассуждать, он был даже прав, так как немногие «Цыплята» могли выполнить требования службы мирного времени. Но шла война, а для нее годились и второй, и третий гарнитуры. Главное – чтобы был гвардейский рост, а те, кто не хотел лучшего, пришли добровольно. И этого твердо придерживались. Это была традиция, и в этом было виновато название: «ЛАГ» – «Лейбштандарт Адольф Гитлер», или «Длинные бедные собаки» [7] !

Блондин не мог уснуть. Он очень устал, но пребывал в состоянии между сном и бодрствованием, между воспоминаниями и настоящим. Было так, как будто он смотрел кино, сцена сменяла сцену, без переходов, в разных ракурсах и освещении. Один раз резкие и отчетливые, а затем опять размыто-схематичные, а между ними – лица и карикатуры. Товарищи, как они смеются, и как они выглядят, как умирают, голоса, обрывки слов, крики и музыка – полифоническая, ясная мелодия и сильный резкий женский голос… «Я знаю, чудо случится…» С большим трудом он пришел в себя. Он вспотел, и ему не хватало воздуха. Стояла удушающая жара. Солнце палило вовсю.

Дори с голым торсом лежал на сиденье рядом с водителем и спал. Машину вел Эрнст.

– Эрнст, где мы?

– Спроси у генерала, Цыпленок. Он, может быть, знает.

Они ехали дальше, обливаясь потом. Останавливались, ругались, ехали, останавливались, ехали. Вечером рота остановилась в редколесье.

– Вылезай!

Эрнст уже стоял на дороге, уперев руки в бока, выгнув спину, выпятив живот вперед, и зевал.

– На сегодня хватит!

Дори свесился телом через открытый кожух радиатора. Блондин оглядывал местность, а когда не увидел ничего примечательного, спросил:

– А где устроим пикник?

Эрнст хотел ответить, но тут откуда-то из головы колонны закричали: «Канистры для бензи-и-ина!»

– Началось, – ругнулся Эрнст и, обращаясь к Дори, сказал: – Мы принесем канистры.

Они пошли, встретили Вальтера и Петера, Пауля и Йонга и всегда немножко грустного, угрюмого Куно. Он вдруг остановился.

– Что случилось, Куно?

– Я жду Камбалу.

Блондин рассмеялся: Куно и Камбала – сын горца-крестьянина и берлинский ветрогон. Два спорщика, два непримиримых противоречия. Два друга.

Они встали в длинную очередь у бензозаправщика. Техник ругался на лучшем казарменном жаргоне, хотя сам никогда не тренировал парадный марш на асфальтовой аллее за казармами в Лихтерфельде. Дори даже заметил как-то, что техник был единственный, кто без маршевой аллеи овладел ее жаргоном, однако Дори при этом не был непредвзятым человеком.

Пауль и Йонг стояли спиной к бензозаправщику. Вальтер пошутил над ними по этому поводу. Пауль в ответ отмахнулся:

– Если мы этого парня вынуждены слушать, то уж, по крайней мере, можем его не видеть.

К сожалению, раздача бензина проходила не слишком просто: приходилось подавать канистры наверх, ждать, когда их наполнят, а потом принимать внизу. Все было бы гораздо проще, если бы не было техника. Он придирался к каждому, орал на всю округу, постоянно повторяясь, шипел как змея: «Быстрее! Вы, дерьмо!» И поскольку ему казалось, что все идет не так быстро, его ругань еще больше затягивала процесс. Вдруг он замолчал. Лицо его расплылось в похотливой улыбке. Глаза, до сих пор по-солдатски прищуренные, округлились, как два бильярдных шара, грудь потянула воздух, словно мехи, и при этом издевательски-эластично он приподнялся на цыпочки, напряженно всматриваясь в субъекта, который медленно и неуважительно приближался к нему шаркающей походочкой. Голый торс, замызганные маслом танкистские брюки, обе руки глубоко погребены в карманах, и неизменный окурок в углу улыбающихся губ: Дори – роттенфюрер Винфрид Доренвенд.

– Что сейчас будет! – Эрнст отставил канистру в сторону и толкнул локтем Блондина: – Давай отсюда, Цыпленок! Отнесешь канистру к машине, а потом мухой обратно!

Уходя, Блондин слышал позади громовые крики. Техник роты попытался унизить Дори до размеров садового гнома. А когда Блондин прибежал назад, то техник уже медленно испускал дух. Хотя Дори стоял «руки по швам», но его поведение, и прежде всего выражение лица, которым он владел мастерски, и его подобострастные «Так точно!», «Слушаюсь!» были карикатурой, пародией на солдата, и после того, как техник в конце своей канонады отчаянно прохрипел:

– И что вам, засранцу, здесь надо? Вам, мешку с дерьмом? – последовал неожиданный ответ:

– Командир роты послал спросить, не в отпуске ли вы, обершарфюрер!

– Что-о-о? Ка-а-ак? Отпуск! Вы… – И тут началось перечисление характеристик личности, на которые была так богата его фантазия.

– Или, – прокартавил Дори, – когда наконец рота получит канистры?

Техник посмотрел на ухмыляющихся разносчиков бензина.

– Вы еще здесь? Вы, сонные мухи!

А когда увидел Блондина, стоящего без канистр, заорал на него:

– А вы, корова неуклюжая, схватили две канистры и бегом отсюда к чертовой матери!

Когда Блондин проходил с двумя канистрами в руках мимо Эрнста, тот, ухмыльнувшись, прошептал:

– Там впереди – связисты. Им нужен бензин. А мы за него получим баночное пиво. У мюнхенца башка варит! А?

Вечером было так же жарко, как и днем. Никакой свежести, ни единого ветерка. Только удушающая жара. Они сидели под тремя деревьями, под которыми устроили пикник, ели тушенку с хлебом и пытались отгонять мух.

После каждого глотка теплого баночного пива пот начинал течь в три ручья. У сигарет после еды был соломенный привкус, и они драли горло.

– Прекрасная ночь.

Камбала кивнул головой в ответ на слова Куно о прекрасном.

– Ничего не имею против.

Вальтер загасил свою сигарету о землю:

– Ты прав, Камбала. Куно под прекрасным понимает лишь тишину.

– А может быть, прекрасную тишину? – усмехнулся Пауль.

– Долго так не будет. – Йонг раздавил ногой пустую банку из-под пива. – Скоро придут любимые огненные червячки, Камбала.

– Не понял?

– Огненные червячки, – повторил Зепп. – Летят один за другим, одинаковые, и летят так красиво!

Когда Вальтер увидел непонимающее лицо берлинца, он рассмеялся:

– Зепп имеет в виду трассирующие пули!

– А когда заварится каша, Ханс?

– По обычаю старого папаши – ночью. Завтра ночью. Мы сейчас где-то южнее Харькова. Фронт проходит севернее Белгорода. И мы где-то между ними. Я думаю, завтра снова поедем, а потом – пешкодралом, как обычно, на исходные позиции. Остается четвертое или, по крайней мере, пятое июля. Вот так, – добавил он задумчиво, – тогда, наверное, и начнется.

Пауль храпел. Йонг лег за ним в той же позе на бок, поджав ноги. Словно две вилки из посудного набора.