Танковая бойня под Прохоровкой. Эсэсовцы в огне - Курт Пфёч

– Или через желудок.

– Точно, Эрнст. Такие, как мы – сидим под дождем, курим, знаем, что завтра начнется, и у нас от этого тянет желудки. О чем мы думаем? Что мы делаем? Ждем, ждем – а что это такое? Страх – ждать – надеяться, часами, днями. Снаружи – одетый в красивую маскировочную куртку, вооруженный автоматом бравый солдат войск СС, а внутри – трясущаяся кучка страха!

– Да, мой Цыпа. Страх – такое дело, – Эрнст начал философствовать. Наряду с закуской это было его любимым занятием. – Речь идет скорее не совсем о страхе, а об ответе на вопросы: «Почему?» и «Перед чем?» – Всегда, когда он начинал гнуть свою линию, он переходил с диалекта на литературный немецкий. – Первичным фактом является завтрашнее наступление. Есть ли у тебя или у нас страх перед наступлением как таковым? Нет. Непредсказуемое, неизвестное в термине «наступление» является причиной. Попадет не попадет, а от этого совершенно логичная связь с собой. Попадет в меня или нет. В меня – «я» – самое главное, а все остальное – нет. А когда понимание нельзя прояснить – наступает страх. Коротко и ясно. Случайность является причиной твоего страха.

– Может быть, Эрнст. Но у меня трясучка началась с преподавателя плавания и…

– Вздор! Естественно, в некоторой мере страх начинается с неприятного, будь это человек, вроде преподавателя плавания, или зубной врач, или с ситуации, страх перед экзаменом, например, или перед свадьбой. Но это ребячество ничто перед тем, что происходит сегодня или завтра. А из-за того, что ты сегодня не знаешь, чем дело кончится завтра, потому что ты с точностью знаешь только одно – что все зависит именно от случая, поэтому ты боишься, поэтому боюсь я, и вся обделавшаяся армия боится – и наша, и русская. А страх ослабляется только в том же соотношении, в котором растут звезды на витых погонах. Понял?

– Хм. Но есть и такие, которые совершенно точно чувствуют, что все пройдет неудачно, что они из мясорубки уже не выберутся.

– Такие ожидания, конечно, есть. Но уверенность? Я думаю, если кто-то уверен в том, что погибнет, то он уже там, наверху, и страха у него больше нет.

– Ты читал книгу «Вера в Германию» Цёберляйна?

– Кто ее не читал, «велича-а-айшую военную книгу всех времен». Зато сейчас я знаю, что она – величайшая чепуха всех времен.

– Правильно, но он описывал ситуацию, когда он со своими товарищами сидел в укрытии, и у некоторых вдруг увидел на лбах кресты, и понял, что они погибнут.

– Так он был не только писателем, а еще и ясновидящим! Цыпленок, ты, оказывается, еще и наивный! Это же трюк, хороший для фильма, что-то среднее между христианской верой и неотвратимостью фронтовой судьбы.

– Ты еще помнишь про Харьков? Последнюю ночь перед штурмом города? Я помню как сейчас дурацкое выражение, помню его точно, как будто увидел его пять минут назад: разрушенный колхоз, облупившаяся доска, и кто-то мелом на ней написал: «Велика и жестока судьба, но еще более велик человек, который ее непоколебимо выносит!»

– А ты еще под ней написал: «Да здравствуют герои, которые глупы!»

– Точно, мы тогда полночи занимались ерундой, а у тебя была сумасшедшая идея, что страх является предпосылкой к отваге и героизму. Без страха героев нет, в крайнем случае – только убитые! Кто свой страх преодолеет, только за это уже заслуживает Железного креста!

– Я еще сказал, что большинство Рыцарских крестов получают за страх, потому что другого и быть не может, так как прирожденные герои или полегли еще в Польше, потому что были слишком храбрые, и им посносило бошки, или они заняли теплые местечки.

Блондин тихо рассмеялся:

– Старая мудрость, что большинство героев сидит в тылу. В Берлине на Курфюрстендамм ты увидишь массы героев или рядом с женщинами!

– И не говори, как раз там достаточно людей, ни на что не способных.

– Да, Эрнст. Мы тогда еще подошли к спящим. Мумме, наш тогдашний командир взвода, лежал рядом со своим денщиком Карлушей, руки положил под голову, как маленький мальчик, и ноги поджал. Ты остановился, покачал головой и сказал: «Вид такой, прямо как у мертвого. Завтра будет готов». Так? – Ответа он не дождался и продолжал: – На следующий день мы были уже у первых домов. Переводивший дыхание Мумме стоял у садовой изгороди и ждал. Проехал танк. Когда Мумме захотел бежать дальше, вдруг схватился за шею. Я видел только его удивленное лицо и открытый для крика рот. Может быть, действительно он хотел прокричать: «Вперед!» Он медленно начал падать. Рукой схватился за отлетевший штакетник. Еще пару раз дернул ногами, поджал колени к животу и затих. Пауль сразу после этого засек русского снайпера.

– Карлушу убили еще раньше него!

– Да, он лежал поперек танковой колеи в снегу. А за несколько часов до этого ты сказал: «Им копец». Это непросто предсказать, Эрнст. Ты это сделал точно так же, как было описано у Цёберляйна.

– Но без знамения, без креста. Но это была случайность, Цыпленок. Он просто выглядел как мертвый, а через пару часов стал действительно им. Просто случай, никакого ясновидения. Или, ты думаешь, я еще в Белгороде решил оставить гуляш?

– Конечно, нет. Это было не случайно. Это была неудача.

– Неудача? Свинство, черт побери! Со мной никогда такого не было!

Блондин улыбнулся и прислушался к дождю, который тихонько капал на плащ-палатку. Белгород – на самом деле уж совсем дело прошлое. Бои тогда закончились. Спокойный день. Они вместе с Эрнстом вечером выехали на ротных машинах, чтобы что-нибудь раздобыть. Должно было прибыть пополнение, новенькие, присланные прямиком из Лихтерфельде. И, как обычно, Эрнст оставил свою машину на холодном весеннем воздухе, а сам отправился в сарай. От сарая исходил запах, как от маминой кухни в воскресное утро. Каптенармус и два повара стояли перед огромным котлом. Один из них помешивал в нем поварешкой, пробовал и с наслаждением цокал языком. У Эрнста выпучились глаза, как при базедовой болезни, и слюнки потекли. Красно-коричневый, крупно резанный гуляш, в котором мяса было больше, чем соуса, до краев наполнял котел полевой кухни! Эрнст прикинул, по сколько котелков придется на человека, и завязал невинный разговор с каптенармусом, одновременно пустив в ход повадки опытного фуражира. Но, как уже говорилось, Эрнста знали все, и где он меньше всего мог поживиться, так это в собственной роте. Наконец, каптенармус рассвирепел, а повар замахал половником. Они с Эрнстом вынуждены были ретироваться почти бегом. Эрнст продолжал изыскивать способ, чтобы подобраться к Лукуллову мясному котлу. В том, что это не получилось у него с первого раза, была виновата его слава. Тут подошел дежурный унтер-офицер и отогнал их еще дальше. А когда они подошли к двери огуречного подвала, взорвалась первая бомба! Всего их было три. Последняя упала совсем близко, и Эрнст, еще ничего не подозревая, прошептал:

– Неужели по ним?

Когда стрекотание «швейной машинки», как солдаты называли русский разведывательный самолет, затихло вдалеке, они выбрались из укрытия. От сарая остались одни обломки, гуляш разлетелся в стороны. Они положили каптенармуса и обоих поваров у дороги, накрыв плащ-палатками. Снег был грязно-серый, словно каша. Начиналась оттепель. Эти трое были последними убитыми.

Блондин прошептал:

– Дерьмо.

– Что ты сказал?

– Ничего, я просто вспомнил про каптенармуса и поваров в Белгороде и то, как они лежали у дороги. У каптенармуса были финские ботинки, без носков, и между палаткой и ботинками виднелись желто-белые ноги. Он даже и не думал, что смерть так близка. Авиабомба! Бах – и все! В общем-то, хорошая смерть.

– Пали за Великую Германию! С поварешками в руках и с кусками гуляша в зубах.

Грозовой дождь сменился затяжным моросящим. Эрнст раскурил две новые сигареты. Блондин поблагодарил и сказал, как бы про себя:

– Ерунда какая-то. Перед наступлением мутит, а завтра, когда начнется, все как рукой снимет.

– Тогда на размышление времени не будет.

– Чем бы доказать, что тот, кто не может думать, в основном самый счастливый. Много ли таких?

Эрнст не ответил.

Они курили молча.

Дождь шел всю ночь.

День третий 4 июля 1943 года

Рано утром машины доставили боеприпасы и продовольствие. Дори улыбался во все лицо:

– Тра-ра-ра, тра-ра-ра, почта пришла! Цыпленок, один пакет специально для тебя!

Пакет с родины имел размеры коробки из-под обуви, серо-коричневый, из грубой почтовой бумаги, перевязан грубым шпагатом, на нем стоял обратный адрес его деда.

– Что там для нас? – Эрнст напряженно смотрел, как Блондин открывал упаковку. Древесная вата, газетная бумага, он взял письмо и, не читая, отложил в сторону. Серая оберточная бумага, сигареты и большой круглый кекс. Они посмотрели и рассмеялись. Дори провел себе согнутым указательным пальцем по губам.

– Как раз вовремя, к нашему завтраку!