Город (СИ) - Белянин Глеб

Лифт стучал и грохотал, словно стиральная машина в которую закинули бревно и поставили на турбо-режим. Кабина содрогалась каждую секунду, норовила вот-вот обрушиться и с грохотом полететь вниз.

Паша рвал бы на себе волосы, если б только его руки не были бы заняты чемоданом, а ноги самым быстрым спуском по лестнице в его жизни.

Они сцепились в этом железном ящике как две кошки из враждующих кланов в охотничьем мешке.

Но вдруг лифт перестал трястись и содрогаться, перестал извиваться тигровым питоном, слегка покачнулся и успокоился. Затих.

К этому же времени он прибыл на первый этаж, а Паша соскочил с последней ступеньки и тут же примкнул к ещё не открывшимся дверям ухом. Запыхавшийся и вспотевший Паша пытался услышать хоть что-нибудь.

Он пытался выяснить кого ему придётся хоронить. Кто кого убил. Другой причины остановки этой бойни он был не в силах придумать.

Мысленно он ставил на маму. Хотя бы из-за её длинных ногтей.

Наконец-то двери распахнулись. Медленно, но верно, они открывались, тем самым развеивая завесу тайны. Павел сглотнул, отпрянул от двери и выронил из рук чемодан.

Его родители страстно целовали друг друга, а мама, так вообще, очень даже вульгарно закинула на отца левую ногу. Они врезались губами в друг друга так, словно это был их последний поцелуй и их последняя встреча.

Что ж, может оно и так.

– Да куда ты целуешь, котёнок? – Замурлыкала Екатерина.

– А куда надо? – Он отпрянул, ещё не пришедший в себя от опьянения любовью.

– В губы. В губы целуй!

– Да ты опять их все помадой измазала, дай лучше в носик поцелую что-ли.

– Иди прошмандовок своих целуй! В носик, – фыркнула. – Ещё и помаду всю сожрал, скотина. Не стыдно?

– Только не говори мне, что ты сейчас снова будешь десять часов сидеть и краситься.

– Я вот сейчас специально возьму и пойду краситься. Десять. Часов.

Дверь лифта, надолго оставленная в одном положении, норовила захлопнуться, створки её начали съезжаться, примыкая друг к дружке. Павел в один бросок оказался между щелей механизма и придержал его рукой, дабы остановить самое непоправимое и беспощадное действо – прихорашивание мамы.

– Че стоите, быстрее… – выдавил из себя парнишка, прикладывая все усилия к тому, чтобы лифт не поехал обратно.

Отец похватал все сумки и грациозной рысью выскользнул в коридор. Мама оставалась на месте.

Тогда он из последних сил рванул обратно, побросав все сумки на пол, хватанул её за рукав и резко потянул к себе. А затем также резко схватил и оттянул Павла, дабы двери поскорее закрылись и не искушали желания его жены.

Все вместе, кто на коленях, кто присевши на сумки с чемоданами, они переводили дух. Кто от удушающей лёгкие пробежки, кто от страстной баталии, а после не менее страстного всполоха чувств.

Они тяжело дышали.

– Паш… – нарушил тишину отец. По имени он его называл почему-то редко, но если и называл, то только когда был на что-то зол.

– А? – Пот с новой силой заструился по лбу музыканта. На сей раз уже далеко не из-за физических нагрузок. Он молился, чтобы это было не то, о чем он подумал.

– Ты что, не оставил дома дедов пистолет как я сказал? – Это было то, о чем он подумал.

– Я… Отец, это ведь не дедов. Это мой. Он мне его…

– Молчать!

Жена не стала его останавливать и не стала заступаться. На лице у Григория проступили борозды вен. Благодаря им выделилась группка весьма глубоких царапин. Судя по всему, мамины ногти и правда грозное оружие.

– Не оставил дома, значит выкинешь его тут, – вынес неутешительный приговор отец.

– Но…

– Сейчас же!

Паша замешкался. Мама молчала.

– Я что сказал?

Парень поднялся с колен, оглянулся вокруг.

– Так, чтобы я видел!

Теперь оглянулся взаправду. В углу, недалеко от лестницы, стоял мусоропровод. Ноги одеревенели, но не от страха потери дорогого ему предмета, а от гимнастики, которая была пару минут назад.

Будто бы пингвин, пытаясь привести свои конечности в чувство, он еле-еле добирался до своей цели.

– Ты издеваешься?

– Да какой издеваюсь, я иду!

– Да ты не идёшь, ты плетёшься как какой-то… Буратино.

– Извольте тогда заплатить мне золотым ключиком за доставку вашего чемодана с последнего на первый этаж за рекордные десять секунд.

– Не ваш, а наш. Это раз. Два, бросай.

Павел приподнял крышку люка, сунул туда руку со сжатым кулаком. Высунул. Хлопнул крышкой.

– Ты издеваешься?

– Почему же?

– Бросай, я тебе говорю! Не испытывай моё терпение!

– Ла-а-адно…

Ему, правда, ой как не хотелось расставаться со столь полезной вещицей, но, пришлось. Он приоткрыл крышку люка, сунул туда руку с оружием, постоял немного, высунул, закрыл. Труба издала довольный гортанный гул, проглотив вещицу.

На этот раз, правда, бросил.

Семья наконец-таки собралась с силами, начала укомплектовываться. Паша схватил свой чемодан, бросил ключик от номера на столик регистратуры(обслуживающего персонала нигде не было). Затем помог подняться матери и сказал им обоим:

– Если мы продолжим так наш путь, то мы никогда не доберёмся до корабля. И уж точно никогда не доберёмся вовремя. Один только этот простейший путёшенек занял у нас уйму времени. Нам надо торопиться!

Родители покивали, попыхтели, похватали пожитки и направились к выходу.

Двери распахнулись.

Солнечный свет слепил им глаза, а комья снега залепливали рот и уши, прогоркший холод пробирал до костей – к такой погоде ещё нужно было привыкнуть. Ветер стенал, выл, врезался в стены и лица таких же прохожих как они с такими же как у них сумками и чемоданами.

Они успели отойти от гостиницы «Моя» всего на пару шагов, как вдруг позади раздался скрип петель, их кто-то окрикнул:

– Вы семья из номера двадцать четыре? – Они оглянулись, это была женщина лет тридцати с взъерошенными волосами, одетая в форму обслуживающего персонала.

– Мы, – ответил отец за всех.