Город (СИ) - Белянин Глеб

Тот, содрогнувшись всем телом, отпрянул от него, чуть ли не закричав.

Увидев знакомое лицо, Павел отёр холодный пот со лба, начал приходить в себя.

Федя попытался заговорить с ним, но тот не отвечал.

– Плохой сон… просто плохой сон, – хмурился Паша.

Фёдор Абросимов спросил о том, где его скрипка. Тот не ответил.

Он спросил пил ли парень сегодня.

Тот покачал головой.

Скрипач без скрипки не скрипач, как и любой музыкант без своего инструмента не музыкант, но его длинные и изящные, можно сказать, искусные пальцы, не приспособленные к труду, выдавали в нём творца с головой.

Фёдора можно было описать точно так же:проседь седых волос, редкие чёрные волосы, несколько раз поломанные и несколько раз чиненные, очки на носу и точно такие же как у Павла пальцы.

Феде, как бы ему самому не хотелось, нужно было выполнить приказ Капитана. Он подорвался с места, хватанул мальчишку за плечо. Что-то гулко ударилось о его ногу и также гулко повалилось на пол.

Мужчина заглянул под стол и увидел скрипку.

«Ай, балда…» – Восклицал он в мыслях.

Через некоторое время Фёдор и сонный, ещё не проснувшийся ни в одном глазу, Паша, стояли перед Капитаном.

Тот жестом приказал сесть своему товарищу, а вот мальчишке приказал играть.

Старик покорно скользнул к столу. В ушах шумело.

Павел поднял скрипку к лицу и снял с ремешка на скрипке смычок, начал делать вид, что пристраивается. Пристраивается было не к чему – Паша банально ничего перед собой не видел. Он чувствовал себя рыбой, потому что только у рыбы могут быть такие кисельные мутные глаза, сквозь которые проступали не четкие грани изображения, а лишь неразборчивая рябь.

«Ничего, ничего, главное, никто меня не видит, все заняты своими делами, облажаюсь всего для двоих человек…»

Парочка людей, услышавших приказ Капитана, стоявших совсем рядом, передали весть другим рядом стоящим. Те отнесли весь другим, а те своим знакомым.

Инженеры перестали бурно обсуждать возможность использования механизмов, основанных на технологии паровых ядер, в сельхоз хозяйстве.

Рабочие перестали обсуждать пойло, которое они опрокидывали внутрь стопка за стопкой.

Разбросанные по всему пабу вкрапления людей затихли, замерли в благоговении и ожидании чуда.

Павел оглянулся. В душе он ровно пять раз со всей силы стукнул себя по голове. С виду стоял как вкопанная статуя.

– Ну, что же ты, играй, – нахмурился пуще прежнего Капитан.

– Кхм-кхм, пристраиваюсь, товарищ Капитан, – пролепетал скрипач и ещё сильнее припал к своему инструменту.

В пабе затихло всё:люди старались дышать как можно тише, Хозяин перестал разносить еду и питьё, присел на один из оказавшихся под рукой стульев, Фёдор Абросимов поправил очки и смотрел на Павла, Павел смотрел на Фёдора Абросимова.

– Ты играть будешь или нет?

– Да, да, играю. Щас, щас, – и ещё звонче стал водить смычком.

Кроме этих колких и мелких повизгиваний в тишине можно было различить только разве что редкий кашель.

Паша попытался начать, но к сухому горлу снова подкатило что-то склизкое и неприятное. Инструмент издал какие-то странные звуки умирающей полулошади-получайки и снова стал повизгивать.

Все смотрели.

У Павла пот начал проступать на лбу и на лопатках, вспотели ладони, зачесалось вдруг всё тело.

Выбор был простой:

Либо грубо резануть смычком по скрипке как ножом по шкуре и прикинуться дурачком, мол, сломана эта скрипка ваша.

Либо сыграть отвратительно и вылететь с работы.

Паша не стал думать.

Он чуть пошатнулся, встал, смычок прильнул к инструменту, заскакал по нему как кошка, ненавидящая воду, по лужам.

Ещё вот-вот и паб бы начал закрывать уши руками, но вдруг мужчина, который сидел совсем-совсем рядом, носивший зелёную кепи и имевший вместо рта безгубую беззубую прощелину, накинулся на скрипача и начал вырывать у него инструмент из рук.

– Да что ж ты делаешь, гнильё-ё! Щас сам сыграю, сам сыграю, а ну дай мне, ё-маё!

Павел обомлел, но как понял в чем тут дело, отдал незнакомцу инструмент.

«Хотя почему незнакомцу…?» – Подумал он. – «Я ведь его знаю! Это тот самый мужик, которого избивали у входа в столовую. Я тогда за его жизнь расплатился горой талонов на Пустышки!»

Старик-писатель хотел было помешать сию действу, но Капитан остановил его, взглядом предложил посмотреть.

Мужик схватился за смычок как за орудие убийства двенадцати женщин и пятерых детей, а за скрипку как за половник. Скрестил их в неравном бою, вонзив своё орудие в свой половник.

Люди закрыли уши, оглушённые резким неприятным визгом.

Струна лопнула.

Кто-то заплакал.

Из неоткуда взявшиеся парни-мужики накинулись на него, по дороге даже сбив Павла с ног, скрутили мужика, повалили на пол, заломили ему руки так, что двинь их ещё немного в бок и суставы хрустнут.

Беззубый завопил не своим голосом – один из охранников пнул его стальным носком ботинка промеж ног.

Второй вдарил ногой по уху, в глаз, придавил оскаленный израненный череп к полу.

Капитан улыбался.

– За порчу государственного имущества вы будете сосланы на Чернодобывающую станцию, – огласил приговор один из мужчин в чёрном, видимо, старшего звания. – Дальнейшее разбирательство по вашему делу будет передано в Комитет.

Опьянение мужчины прошло тут же.

Теперь его безгубая расщелина вместо рта искривилась ещё сильнее, совсем уж невообразимым образом. Он заорал так, будто ему ботинком выдавливали глаза, что было не далеко от правды. Задрожал всем телом, кричал и молился не делать этого. Замотал головой и его зеленоватая кепи отлетела к ногам Капитана.

Вот она. Вот его последняя надежда.

Мужик рванулся из чёрных рук так, что в его плече что-то гулко хрустнуло. Он взвыл от боли, упал к ногам самого влиятельного человека в Городе и взмолился на всех языках мира, взмолился так, что его послание понял бы каждый.

Охранники продолжали держать его, но теперь ждали приказа от Капитана.

Тот же продолжал сидеть, никак не реагируя на мужчину, лишь только поглядывал на раны и слёзы на его лице.