Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— Кто остановил танк над моим окопом и закрыл мне выход?

— Я, — отозвался красноармеец Ершов.

— Ты? — удивленно воскликнул Рычков. — На твоем месте я так не поступил бы… Никогда!

— Не пропускать же танк к себе в тыл. И автомат твой замолк. Я думал, что уже…

— «Уже!» Глупо швырять гранаты в бок танку! — воскликнул Рычков.

— Перестань же ворочаться! — прикрикнула Лена. — Мешаешь мне перевязывать… Больно?

— Во рту гадко. Быстрей перевязывайте, некогда, не вовремя здесь мы…

— Это от контузии, пройдет. И не торопи меня!

— Господи, у него кровь, а ему некогда! Да куда же ты, сердечный, годишься теперь? — причитала старуха. — Отлежись малость, да в госпиталь. Муки такие!

— Буду прикрываться бинтами, вы думаете, — усмехнулся Рычков. — А товарищи? Они драться будут, а меня в госпиталь? Не-ет!

Как только Лена закончила перевязку, он поднялся на ноги, но, почувствовав сильное головокружение, зашатался. Попов и Лена подхватили его под руки.

— Присядь, Коля, — предложила Лена. — Не нужно тебе нервничать.

Рычков упрямо держался на ногах.

— Вы еще не видели мучений от этой войны, бабушка, — сказал он, стараясь приподнять руку и пощупать бинт, сквозь который уже проступала кровь. — а мы-то видели. Да, видели, бабушка.

Дел Опанас притащил арбуз, разбил его о колено и протянул Рычкову:

— Поешь, сынок, подкрепись. Арбуз холодный. На день прикрываю листками.

С жадностью откусив арбуз, медленно пережевывая и морщась от боли, Рычков продолжал:

— От самого Харькова с боями. Насмотрелись. Свежий пример, в Алпатове было. Наша рота отступала раньше других, чтобы новую оборону подготовить. И вот слышим из кустов: «Ай, ай!..» Мы с сестрицей туда, выяснить, что случилось. А там казачка и дробных детишек с нею трое. Девочка была, Анютой звали, прехорошенькая девчурка — стонет. Оказывается, в дороге она захворала. Легкие воспалились. Лежит на сырой земле, принимает муки. Посмотришь — в груди заноет. Ведь умерла же девчурка на руках у сестрицы.

Над полустанком прогудел снаряд, ухнул где-то вблизи.

Дрогнул накаленный воздух, заколыхались ветви тополей, кругом все покрылось дымом и пылью.

— Ложись! — приказал сержант.

Но когда залегли, грохот затих. А из клубившейся пыли вдруг вынырнули два моряка. Скуластый матрос, с обожженным солнцем лицом, воскликнул:

— Хо!.. Друг мой, Сеня! Беспокоился, что мы остались одни. Смотри, к тихой пристани пехота пришвартовалась.

— Братишки, привет, — более сдержанно сказал второй, взмахнув бескозыркой. — Митя, глаза промоем, что ли?

— Хо, водица! — скуластый схватил бадью и с жадностью приник к ее краю. Пил он долго, не переводя дыхания, потом, уступив место другому, спросил:

— Пехота, вы чего ожидаете? Время давать задний ход.

— А вы этот задний ход уже дали? — спросил Рычков, и его губы перекосились в усмешке.

— Из нашей черноморской осталось двое. Обсудили на «военном совете», решили с товарищем Серовым вывести из-под огня боевые силы.

— «Решили», — невесело усмехнувшись, заметил сержант, — удрать, когда тут дорог каждый человек.

— Не будете и вы тут прохлаждаться, дружки мои, не будете, — вяло возразил скуластый матрос. — Волей или неволей, но драпанете! У Митьки Вепрева что-то нет желания отдать свою шкуру Герингу на абажур. Мне моя тоже еще пригодится. Наступит зима, холодно воевать без шкуры. А война впереди!

— Далече думаете вытягиваться? — поинтересовался Рычков.

— Не дальше Каспия, а там на корабли!

— До Каспия! — Рычков побагровел от бешенства. Лена взглянула на него строго. — Немцам очистить дорогу до Каспия! Ну, бегите, трусы. Нас гоготом не запугаешь. Сто раз приходилось замирать под гусеницами… Драпайте!

Лена Кудрявцева думала о том, что Николаю сейчас нельзя так волноваться. Она сжимала его руку, готовая удержать его от неосмотрительного движения. И вдруг Лена увидела, как Вепрев, наклонив голову, медленно пошел на Рычкова. Она шагнула вперед и преградила матросу дорогу.

— Куда напираете? — строго сказала она. — Человек правду сказал.

Вепрев остановился в раздумье, сжимая огромные кулаки.

— Не был бы ты раненный, показал бы я тебе, какие мы трусы. У этих трусов кожа на животах потерлась. Ползем от самого Дона. Сорок дней и ночей беспрерывно под немецким огнем. Погляди, тельняшку кортиком не прорубишь. Осталось полдиска патронов на брата! Взбирались мы на «формарс», — он указал рукой на телеграфный столб, — видели, с кем предстоит «свидание». Полудремавший до сих пор солдат Андрей Звонарев насмешливо бросил:

— Испугались «свидания»? В прохладу, в кустики торопитесь?

Вепрев подскочил к нему, схватил его за плечо.

— За подобный намек нечаянно скулу сворачивают на сторону, — проговорил он, поднося кулак к лицу Звонарева.

— Должниками не останемся! — спокойно ответил тот и, сбросив руку Вепрева со своего плеча, сказал: — Кулак фашисту покажи!

— Разошлись наши тропки, а жаль, — произнес сержант. — А я ведь знаю вас. Вы батарейцы.

— Ну и что же?

— Топайте. По добру говорю. Топайте своей дорогой. А бросаться на людей — это не к чести вам.

— Не пугайте!

— Згыньте с наших очей! Зараз згыньте! — закричал вдруг Цимбалко, снимая автомат. — Бо я за себя не ручытыся не можу.

Сержант предупреждающе приподнял руку:

— Спокойствие, товарищ Цимбалко.

— Товарышу сержант, це ж боягузы! Що з нымы балакаты? Бач, яка мрия у людыны? Де ще Каспий, а воны сердцем вже там. Хай воны топають, трясця их матери!

— Приветствую, рыцарь! — Серов отвесил низкий поклон, сгибаясь до самой земли. — Жаль, не будем знать вашей могилки — цветов бы занесли к подножию вашего праха, когда фашистов по этой самой степи будем гнать с Кавказа… Митя, полный вперед!

Как только матросы ушли, сержант приказал:

— Фляги наполнить. Через час наши начнут выходить из-под огня. Лейтенант приказал окопаться. Будем сдерживать немцев, пока рота не займет удобную оборону позади нас. Проверьте оружие. Коля, как себя чувствуешь?

— С вами иду, товарищ сержант.

— Эх, друже мий Мыкола, бильшого лыха не буде, як було. Пишлы. Тильки як же голова у тебя?

— Колю надо отправить в госпиталь, — посоветовала Лена. — Рана у него и контузия. Не выдержит он… но даже если и выдержит, зачем это?..

Сказав, Лена украдкой поглядела в круглое лицо Рычкову. И тотчас заметила принужденную улыбку. Хотя он в ответ ей ничего не сказал, но глаза его оживились и стали ярче. Она поняла, что на госпиталь он все равно не согласится.

Дед Опанас, молча наблюдавший со стороны за пехотинцами, повернувшись к жене, сказал:

— Напрасно ты на них, старуха! Не гнутся они перед злодеем. Надо им в дорогу еще арбузиков… — И заковылял на баштан.

Нагрузившись арбузами, пехотинцы ушли. Лену задержала Дарья. Точно боясь, что кто-то может услышать их разговор, она взяла Лену за руку и отвела к крыльцу:

— А тебе, милая ты моя, не страшно? Огонь! Не ровен час, и подстрелить могут? А молода и красива. Жить бы да жить!

Лена порывисто вздохнула. В словах Дарьи послышалась сдержанная материнская тревога. Она стала ближе к стене. Ее грязная гимнастерка лоснилась в скупом освещении потухающего дня. Из-под пилотки выбивались светло-русые пряди волос. Стояла она перед Дарьей стройная, ростом чуть ниже среднего, и, как показалось старухе, очень хрупкая.

— Бывало и такое думала, когда мы только начали отступать от Харькова: «Ах, как бы выйти живой!» думала об этом, не скрою.

А отступали с боями. Потом и сама не заметила, как перестала думать. Ко всему человек привыкает, поверьте. Из огня раненного вытащишь, перевяжешь его, опять ползешь. А где-то в дыму уже кричат: «Санитара сюда!» Давно я махнула рукой: что будет, то и будет. И вот, жива!

— И слава богу, девочка. Слава богу! А там, может, подмога вам будет. Сколько намучились, выстрадали. И жарынь-то стоит! Ни отдыху вам, ни покоя. Измучилась, по лицу вижу, вот и нос заострился, и щеки впали, — мягко продолжала Дарья, вызывая у Лены желание высказать все наболевшее.

— Жара — это верно, бабушка. А вот нас как-то в бою захватила гроза. Хлынул дождь, земля под ногами как будто тает и ползет, заливает наши окопы, все слилось, грома не отличить от взрывов немецких мин. Так и кажется: вот сейчас провалишься куда-то под землю. Ан не страшно — «ну и пусть!»… Подмоги ждем. Мы давно ее ждем. Полк наш тает в боях, а теперь уж… — Лена грустно опустила глаза. — Ну, мне пора, бабушка. Прощайте.

— Подожди минутку, — поглаживая руку Лены, попросила Дарья. — Я вот о чем порасспросить хотела. Девочку, что умерла на твоих руках, Анютой звали?

— Да, Анютой, а что? — удивилась Лена.

— Как же она, мать Анюты… плакала?