Рассвет пламенеет - Борис Беленков

В это время Наташа принесла зажженную свечку.

— Папа, тебе нужно немедленно в постель! — взглянув на стенные часы, строго сказала она.

— Слышите, Сергей Платоныч? Она просто командует мной! — Генерал подошел к дочери и обнял ее за плечи. — Ох и жестокий же ты адъютант у меня, Наташа! А где же у тебя Тамара, твоя доченька, Платоныч?

— Не знаю, Максим Михайлович. Совершенно не знаю, что с ней, — грустно проговорил Киреев. — Я ведь все время служил на Дальнем Востоке, а она с женой жила в Смоленске. Кончила мединститут, работала в деревне врачом. Переписывались мы с ней… А тут война… Надеюсь еще… может, где-нибудь служит… Вот — разыскать не удается…

— Может, в армии — ты запрашивал?

— Да, конечно, — ответили: в сануправлении врача Киреевой не значится. Вот и все. Боюсь, что и жена осталась в Смоленске, — расстреляют гитлеровцы, если узнают, кто ее муж.

Генерал, помолчав некоторое время, спросил тихо:

— А сынок у тебя — воюет?

— Гриша на истребителе летает, — батька у меня тележного скрипа боялся, а сын его и внук — профессиональные военные.

— Да вот и мой реверансы не отвешивал, — задумчиво сказал генерал, — а молотком по наковальне лупил… Здоровый был пермяк. Похоронил я его в прошлом году. — Он помолчал. — А ты знаешь, что с женой у меня случилось? Наташа, наверное, рассказывала уже?

— Да, Наташа рассказывала…

— Не вышла из окружения под Киевом, — шепотом сказал Червоненков. — Полагаю…

— Нет, папа! — обрывая отца, почти вскрикнула девушка.

Взяв Наташу за подбородок и поцеловав ее в обе щеки, генерал взволнованно сказал:

— Да, мы, конечно, еще надеемся…

Лицо Киреева было по-прежнему спокойно, но думал он в это время о своей семье. И сердце его больно сжималось.

Когда друзья улеглись, перед тем как уснуть, полковой комиссар долго глядел в окно, с которого Наташа сняла светомаскировочную занавесь, — казалось, приближается гроза. За окном то царила тьма, то появлялись, западая в комнату, какие-то отдельные взблески, и затем вдруг становилось совсем светло. По нему метались и шарили лучи прожекторов.

— Слушай, Сергей, — тихо проговорил со своей койки генерал, — помнишь, как мы с тобой на озере Ханко воевали с самураями? Ты в полку комиссаром, а я командиром — помнишь?

— Ты к чему об этом, Максим? Да-авно это было.

— Давно, это верно. — Генерал долго молчал, обдумывая что-то. — Давно. А знаешь, что я вспомнил? Наши беседы. И какие были правильные у нас суждения тогда!.. Каждый из нас, бывало, не только обдумывал небольшую свою личную, боевую работу — именно работу! — порывисто и громко повторил генерал, — но и помнил обо всех процессах подготовки к бою, которые производились без нас и до нас. Я это говорю к тому, что теперь тоже каждый из нас, делая большое или малое дело, всегда должен учитывать и начало, и продолжение всей операции в целом, помнить, что мы здесь, на Кавказе, не какая-нибудь обособленная частица советских вооруженных сил, хотя и оторваны от других фронтов.

— А я думаю сейчас о численности немцев.

— Да, в Моздокской степи, например, стрелковых дивизий у них восемь, румынская кавалерийская да еще две танковых. Правда, часть из них откалывается в направлении на Малгобек. Но все равно против гвардейского корпуса будет в общем не меньше чем восемь дивизий. Но помни, ведь скоро подойдут наши резервы — подравняем силы. Дело дивизий вашего корпуса — остановить движение. Затем хорошо продуманными контрударами выбить противника из обороны, если она будет им занята, и наделать дыр в боевых порядках Руоффа. Но самое существенное — нанести танковым дивизиям Макензена тяжелые потери. Отучить их от «клещей» и от «блицкригов». Я даже мечтаю: может быть, именно на нашу долю выпадет честь положить предел отступлениям наших частей при танковых налетах — именно мы должны показать всю могучую силу сплошной обороны в непересеченной местности, чтобы затем наш опыт мог быть применен в оперативном масштабе.

— Мечты не плохие, Максим.

— И эти мечты — результат точного, почти математического анализа всей обстановки. Сегодня я только подкрепил свое убеждение: как раз здесь, на Кавказе, гитлеровская грабьармия сломает себе хребет! Именно их обороны мы нанесем удар по основной группировке фон Клейста. А она определенно сейчас на левом берегу Терека. Не имея возможности обойти ее, будем со лба рассекать на части, ведь оборона наша будет подвижной.

Дважды подходила Наташа к дверям и, наконец, решилась снова напомнить отцу, что ему время спать. Ведь от этого, как она была убеждена, будет зависеть завтрашняя работоспособность его. Ведь он и так свой сон сократил до четырех часов в сутки.

— Папа! — в третий раз появилась в дверях девушка. — Опять разговоры!

— Сплю, сплю! — и как только Наташа ушла, генерал смеющимся шепотом пожаловался: — Вот, брат, какой у меня домашний адъютант. Не военный, и накричать на него нельзя. Невозможно строгий товарищ! — Помолчав некоторое время, он добавил шутливо: — Да и не за что накричать. Беспокойство о командующем — дело не частное.

Киреев не успел ответить генералу, как Наташа снова порывисто вошла в спальню. Склонившись над отцом, она что-то зашептала ему. Генерал поднялся с постели и стал торопливо одеваться.

— Немцы, Сергей Платоныч, прорвались, — проговорил он, застегивая ремень.

Минутой позже командующий уже стоял у машины, в которой его поджидал адъютант. Они уехали к штабу.

Киреев поднялся более спокойно, чем генерал. Этот человек всегда и все делал как будто неторопливо и со стороны казался медлительным. Но зато каждое его движение, каждый поступок были предельно четкими и обдуманными.

— А папа ни капельки так и не поспал, — сказала Наташа.

— Что поделаешь, Наташа, — не тотчас ответил полковой комиссар. — На твоего отца государством возложена огромная ответственность.

Затем он попрощался с Наташей и вышел на улицу.

* * *

Подполковник Василенко не поднялся, когда вошел полковой комиссар, а остался неподвижно сидеть на ящике, закинув ногу на колено. Комдив был без гимнастерки, в безрукавой голубенькой майке, с обнаженными крепкими мускулистыми руками, открытой широкой грудью.

— С приездом, Сергей Платоныч, — проговорил он, медленно поворачивая свою красивую голову на короткой жилистой шее к полковому комиссару. — Рассказывайте, как там большой хозяин, щедр на угощение или скряга?

— Я большого хозяина видел только ночью. Да и в такой неподходящий момент… Некогда было угощаться, — ответил Киреев ровным голосом, досадуя, что комдив не с того начал с ним разговор.

Василенко возвел на него быстрые, хитровато прижмуренные глаза. В них чуть заметно трепетали светлячки задорной усмешки, что отражало его хорошее настроение.

— Отметить торжественную встречу не потребовалось бы много времени, — продолжал он, словно намереваясь разжечь самолюбие полкового комиссара. — Нечего сказать, встретились давнишние друзья!.. Кури, трубка, табак, да иди с богом. Или вы рады этому, чтобы тем же отплатить?

— Владимир Петрович, нам сейчас не до шуток, — веско молвил Киреев, не глядя на комдива. — Может, сейчас, а может, немного позже, но предстоит бешенный марш навстречу войскам генерала Руоффа. Сегодня ночью некоторые его передовые отряды прорвали оборону наших войск. Где это произошло — в глубокой ли Моздокской степи, вблизи ли железнодорожной линии, — я не могу вам сказать. Но общее положение стало весьма серьезным. Вы спросите: а в какой мере это затронет наш гвардейский корпус?

— Разумеется.

— Командующий ставит перед нами задачу: остановить дальнейшее продвижение вражеских войск в район Червленной!

— Одним нашим корпусом? — выждав немного, озабоченно переспросил Василенко, глядя на полкового комиссара широко раскрытыми глазами. — Не слишком ли «боевая» задача? Корпусом против всей армии Руоффа!!!

Так как Киреев не ответил, то Василенко, достав с окна пачку папирос, не торопясь, закурил и, глядя на сизовато-серые клубочки дыма, скручивавшиеся и таявшие перед его лицом, усмехнулся. А когда их взгляды снова встретились, он грустно подмигнул своему комиссару, словно этим хотел сказать: так-то! вот! И затем он продолжал:

— А что слышно насчет подхода резервов ставки?

— Они еще на подступах к Кавказу. Может, как и нам приходилось в свое время, болтаются в Каспийском море на баржах.

Поморщась, Василенко покачал головой. Затем он, выставив вперед ногу, наклонился, щупая и потягивая кверху голенище сапога, плотно облегшее вокруг мясистой икры его. Встав, топнул ногой о пол, прошелся по комнате, прихрамывая.

— Жмут сапоги. Да, еще вот о чем: почему вы, Сергей Платоныч, говорите — «Может сейчас, а может быть, несколько позже»? Разве этот вопрос окончательно не решен? Уж действовать, так надо бы действовать быстро!