Обманщики - Альфред Бестер

«Неужели она ощутила взаимное между нами притяжение, о котором я сам никогда и не подозревал?»

«А может, я вру?»

«Может, я все время только этого и хотел?»

Все эти противоречивые, взаимоисключающие вопросы метались в голове Уинтера, но искать на них ответы было уже поздно. Он встал, притворил дверь комнаты, поставил стул прямо перед стулом девушки, сел и взял ее за руки.

– Что с тобой, Деми? – Сейчас он говорил нежно, без следа прежней иронии. – Безнадежная любовь?

Деми кивнула и начала тихо всхлипывать. Роуг осторожно вложил ей в руку носовой платок.

– Надо быть очень храброй, чтобы сказать такое. И давно это у тебя?

– Я не знаю. Это... это просто как-то вот случилось.

– Прямо сейчас?

– Нет, не сейчас... как-то само собой случилось.

– А сколько тебе, радость моя, лет?

– Двадцать три.

– И ты любила кого-нибудь раньше?

– Это все не то, я никогда не встречала таких, как ты.

Уинтер внимательно оглядел безнадежно ревущую девочку с узкой талией и большой грудью. А потом тяжело вздохнул.

– Послушай, – начал он, осторожно подбирая слова. – Во-первых, я очень тебе благодарен. Ведь такое вот предложение любви – все равно что сокровище на конце радуги, оно достается совсем немногим. Во-вторых, я тоже могу тебя полюбить, но ты должна понять почему. Когда предлагается любовь, ответом может быть только любовь, тут нечто вроде шантажа, только шантаж этот – прекрасен. И я сейчас развлекаю тебя такими вот до тупости очевидными истинами с единственной целью, чтобы ты не промочила мой носовой платок насквозь.

– Я знаю, – кивнула Деми. – Тебе всегда можно верить.

– Так что получить меня можно. Я и вообще маньяк по части женщин – единственный, наверное, мой порок, – а сейчас девушка нужна мне, как никогда, только... Посмотри сюда, Деми, и слушай меня внимательно. Тебе достанется только половина мужчины, а может, и меньше. Большая часть меня принадлежит работе.

– Потому ты и гений.

– Прекрати это слюнявое обожание!

Уинтер резко встал, подошел к огромной карте Солнечной системы и начал ее изучать – без особого, правда, интереса.

– Боже милосердный, так ты и вправду твердо решила меня заарканить?

– Да, Роуг. Мне и самой это не нравится... да.

– И что, никакой пощады? Наш покойный друг, великий Роуг Уинтер подшиблен влет мэримонтской тихоней, каковой факт снова и непреложно доказывает, что я – придурок, способный сказать «нет» кому угодно, кроме девушки.

– Ты боишься?

– Конечно, боюсь, только куда же мне деться? Хорошо, давай начнем.

Деми с разбегу бросилась Уинтеру в объятья и поцеловала его плотно сжатые губы.

– Мне нравится, какой у тебя рот, – пробормотала она, задыхаясь. – Твердый, крепкий. И руки тоже крепкие. Роуг... Роуг...

– Это потому, что я – маори, дикарь.

– Таких как ты вообще больше нет.

– А нельзя ли приглушить малость это благоговение? У меня и так хватает тщеславия.

– Господи, никогда бы не поверила, что получу тебя.

– Да? Расскажи кому другому. Прошу вас. Высокочтимые святые предки царственного семейства Юинта, – молитвенно возвел глаза к потолку Роуг, – благородные короли, пятнадцать поколений правившие маори, те, чьи души покоятся в левом глазе Те Юинты... прошу вас, не дайте этой паучихе сожрать меня с потрохами.

Деми восторженно присвистнула и захихикала.

– Что может поделать благородный дикарь, когда на него нацелилась девица? Он окружен, он обречен, он пропал безвозвратно.

– В левом глазе? – уточнила Деми.

– Ага. А ты что, не знала, что душа обитает в левом глазе? У маори это каждому ребенку известно.

Зажмурив правый глаз, он посмотрел на светившуюся восторгом и предвкушением девушку.

– Какого черта, Деми. Пойдем, отметим это дело, только теперь я не тебя буду накачивать, а надерусь сам. Чтобы приглушить свои страдания.

Деми снова присвистнула.

Сударыня, будь вечны наши жизни,

Кто бы стыдливость предал укоризне?

Эндрю Марвелл (1627-1678)

«К стыдливой возлюбленной».

Сперва ей потребовалось по-кошачьи обследовать всю квартиру, осмотреть, иногда – бегло, иногда – подолгу любуясь, всю мебель, все картины, книги и кассеты, все сувениры, собранные по различным уголкам Солнечной системы. Деми изумленно – и несколько старомодно – приподняла бровь при виде шестифутовой ванной (предмета совсем еще недавно – до наступления эры Мета – незаконного), недоверчиво покосилась на японскую кровать – толстый белый матрас на огромном брусе черного дерева – и слегка застонала при виде кошмарного беспорядка в студии.

Вы б жили где-нибудь в долине Ганга

Со свитой подобающего ранга,

А я бы в бесконечном далеке

Мечтал о вас на Хамберском песке.

– А чем я тебе понравилась?

– Когда?

– Когда поступила на работу в «Солар».

– С чего это ты решила, что я обратил на тебя внимание?

– Ты позвал меня в ресторан.

– На меня произвела впечатление твоя непоколебимость.

– Какая, конкретно, непоколебимость?

– В борьбе за предоставление Вулкану достойного места в братской семье планет.

– Никакого Вулкана не существует.

– Вот потому-то ты мне и понравилась.

– А что это у тебя в шкатулке?

– Лицо фарфоровой куклы. Я нашел его на Марсе, в куполе Англия.

Подобрал из мусора и без ума влюбился.

– А вот это?

– Кончай, Деми. Ты что, вознамерилась изучить всю мою прошлую жизнь?

– Нет, но ты все равно скажи. Такая странная штука.

– Это – слезка из Башни Драгоценностей, которая на Ганимеде, в куполе Бурма.

– Башня Драгоценностей?

– Они делают синтетические драгоценные камни ровно тем же способом, как столетья назад в дроболитейных башнях делали дробь. В тот раз отливали красные рубины, эта капелька не получилась сферической, вот ее и отдали мне.

– Такая интересная, внутри словно цветок.

– Да, это и есть изъян. Хочешь, подарю?

– Нет, благодарствую. Я намерена получить с тебя нечто большее, чем порченные рубины.

– Вот уже и агрессивность появляется, – сообщил Уинтер стенам своей гостиной. – Загнала меня в угол и решила, что теперь можно не скрывать истинное свое лицо.

Начав задолго до Потопа вздохи,

И вы могли бы целые эпохи

То поощрять, то отвергать меня -

Как вам угодно будет – вплоть до дня

Всеобщего крещенья иудеев!

– А чем понравился тебе я, когда ты увидела меня в «Солар»?

– Как ты двигаешься.

– Это что – язык на плечо и едва волочу ноги?

– Господи, да ты что! Твой ритм.

– В действительности я – негр, у нас врожденное чувство ритма.

– Какой ты там негр, ты даже не настоящий маори. – Деми чуть тронула его щеку кончиками пальцев. – Я знаю, откуда эти шрамы.

Роуг чуть опустил свои очки.

– Ты все делаешь как-то четко, размеренно. – Она несколько раз качнула рукой. – Словно ритм-секция оркестра. И двигаешься, и говоришь, и шутишь...

– А ты что, никак на музыке задвинутая?

– Вот я и захотела попасть тебе в такт.

Уинтер замер, не донеся рубиновую слезку до шкатулки; лучи вечернего солнца осветили Деми под неожиданным углом, и на мгновение она стала похожей на Рэйчел Штраус из «Солар Медиа», с которой у него были когда-то весьма сложные и запутанные отношения.

Любовь свою, как семечко, посеяв,

Я терпеливо был бы ждать готов

Ростка, ствола, цветенья и плодов.

Уинтер начинал чувствовать себя несколько неуютно, с прежними девушками такого не бывало.

– Невнятное у нас какое-то начало получается, – пожаловался он.

– С чего это ты решил? А по моему – сплошные игры и веселье.

– Кто тут веселится?

– Я.

– А я что должен делать?

– Лови мелодию и подыгрывай.

– Каким ухом, левым или правым?

– Средним. Там, кажется, пребывает твоя душа?

– В жизни не встречал таких бредовых и наглых девиц.

– Если хотите знать, сэр, мне приходилось выслушивать оскорбления от людей и получше вас.

– Это от кого же?

– От тех, кому я отказывала.

– Оставляешь меня в неведении?

– Да, с тобой по-другому нельзя.

– Черт побери, меня переиграли, – пробормотал Уинтер. – Силы явно не равны.

Столетие ушло б на воспеванье

Очей; еще одно – на созерцанье

Чела; сто лет – на общий силуэт,

На груди – каждую! – по двести лет,

И вечность, коль простите святотатца,

Чтобы душою вашей любоваться.

– Вот уж последнее, чего я от тебя ожидала, – улыбнулась Деми.

– Что последнее?

– Что ты окажешься таким стеснительным.

– Я? – возмутился Роуг. – Стеснительный?

– Да, и мне это очень нравится. Глазами уже все ощупал, а в остальном – никаких поползновений.