Сны женщины - Евгений Хохлов

Сколько кровожадного торжества, сколько удовлетворения в этом голосе! Прямо на удивление. Глядя на девушку, ведущую репортаж, никогда не скажешь, что ей могут доставлять удовольствие подобные события. Она, тем не менее, комментирует, болтает, отрабатывает эфирное время. Волосы ее угольно-черные (прямо реклама очередной суперкраски!) подхватывает легкий береговой ветерок, костюм ее свеж, строг, трагически черен и дорог, косметика под стать костюму, а вот голос… Голос подкачал, мы уже говорили. Но, предположим, это шалости Вандиного своевольного телеящика. Может быть, он просто бракованный? Ну конечно! Я уже сто лет это подозревал! Но сейчас, к сожалению, нет никакой возможности поведать об этом нашей героине. Придется ей… потерпеть. Выдержать зрелище.

Зрелище – хоть куда. Брезент, как уже упоминалось. Два серых небрежно брошенных брезентовых листа. Один из них сполз и приоткрыл тощую, уже окоченевшую, будто замороженную мужскую ногу в зеленовато-коричневом шелковом носке на допотопной, а нынче вновь модной подколенной подвязке с ремешками и резинками. Другой брезентовый покров смялся по краю складкой и с деликатным коварством обнажил женскую ручку, сжавшую, видно, в последней судороге пучок короткой и нежной, словно дорогой мех, травы. Пальчики утонули в травинках, а солнечный луч – все ему нипочем, бессердечному! – пробрался, проскользнул между стебельками и высветил на пальце золотую монетку.

Ту самую старинную, выкопанную невесть в каких краях, монетку на ободке, что в некоем мрачно-романтическом семействе, сообщу я вам, дамы дарят дочери в день тридцатилетия. В знак сопричастности к горькому женскому опыту, насколько я понимаю. Или к родовому проклятию, что ли, добровольно и чуть ли не с упоением принятому, наподобие рыцарского титула.

Да, героиня, вы узнали колечко!

Она вскрикивает негромко, роняет бокал с вином на светлый Вандин ковер – дело непростительное, такие вещи грозили непременным отлучением от дома.

Она смотрит на свои пальцы, только что сжимавшие бокал, потом снова на экран телевизора, где застыл стоп-кадр, сосредоточившись на женской кисти и непомерно увеличив ее… Да-да, та самая фамильная монетка. Золото тускловато, давно не чищено, чей-то полустертый бородатый профиль в низкой короне-обруче едва выступает над плоскостью.

Такая древность!

Она трогает колечко – снять? Отбросить? В этом ли спасение? Но снять не получается: пальчики не гнутся, скользят, не могут ухватить кольцо – оно не дается, оно, словно мираж, неосязаемо и проницаемо. Сердце бьется, и будто не хватает воздуха, будто лежит она под серой грубой брезентовой тяжестью, помнящей не одну нечаянную жертву.

Вот они, нечаянные жертвы любовного порыва, перед тобою на экране!

«На любви, должно быть, и впрямь клеймо проклятья, – шепчет наша актриса, неподражаемая в роли Юдифи. – Глоток любви! Полная чаша любви! Напиток, вызывающий безумие. И прыгаешь с обрыва, без особой уверенности, что полетишь, – так, на удачу…»

…Иногда весь ужас – в том, что сопоставляешь и узнаешь, опознаешь, идентифицируешь. Достаточно одной-двух деталей, чтобы включилось нечто, чтобы подсоединились некие проводнички, побежал по ним ток узнавания, замелькали лампочки событий, сплетенные в замысловатую гирлянду. Случается, что, сопоставляя, обманешься, и тогда зубами бы эту гирлянду перегрызть, но поздно – ты уже понакрутил своих лампочек, вплелся в мерцающую паутину, и рвать ее теперь непростительно, да и опасно для жизни.

Ну да мы об узнавании. Узнавать, и это не новость, бывает страшно.

Героиню нашу будто ветром подхватило и вынесло из гостиной. Она взлетела по лестнице (по великолепной Вандиной дубовой лестнице), пронеслась по этажу мимо ряда меднопетельных дверей, которые не так давно распахивала не без интереса. По винтовым ступенькам вихрем взнеслась в мансарду и толкнула дверь в белую спальню.

Перевела дух на пороге, ступила внутрь, прошлась к зеркалу – ничего не изменилось здесь. Белоснежные драпировки, сервированный фруктами столик, дорожка грубоватой мужской одежды от двери до кровати. Из-под покрывала, скомканного сугробом, по-прежнему высунута мужская нога в непотребной для романтической страсти упряжи: зеленовато-коричневый носок, пристегнутый к подколенной подвязке.

– Приснится же, – прошептала она фотографии на подзеркальнике. – «Твое вино не шутит», – обернулась она с фразой из пьесы к мужчине на кровати. Подошла, присела рядом и принялась тормошить засоню в желании рассказать сон – чтобы не сбылся.

– Просыпайся же, проснись, – теребила она плечо. – На что это похоже? Великий полководец называется! Солдафон! Почему вы все такие солдафоны?! Наобещаете, наговорите с три короба комплиментов, обольстите, а потом… дрыхнете. Просыпайся сейчас же! – ругалась она. – Просыпайся, черт бы тебя побрал! А если за ухо?!

А за ухо дергать как раз и не стоило, потому что голова вдруг качнулась, вывернулась под странным углом, легко отделилась от тела и осталась в ее руках. Будто от куклы оторвалась. И на ощупь – жесткая, плотная, холодноватая, но не человеческим холодом мертвой плоти, а как гипсовый отливок под статую. Видно, что трагически сомкнутые брови, закрытые глаза, сжатые губы подкрашены, и краска немного облупилась.

Вы бы не закричали на месте нашей героини? Сердце бы у вас не зашлось? И она закричала, прямо от сердца. Но не услышала своего крика.

* * *

Один из самых надежных способов очнуться от кошмарного сна – не услышать своего крика.

Она елозит затылком по подголовнику сиденья, тянет ремень безопасности, чтобы не давил грудь, тяжело, прерывисто дышит и открывает глаза. В них сонное безумие. Понятно, что она не сразу себя осознает. Еще бы – дурной сон! Вертит головой, пытаясь понять, где оказалась, смотрит через лобовое стекло, видит длинный белый капот с серебристой трехлучевой звездой в колечке, на которой играет солнце, видит серую асфальтовую ленту, бегущую навстречу, и высокое небо, что обрывается сразу за обочиной.

– Край земли… – бормочет она. – Куда вы меня завезли?

– Как бы я посмел вас завезти, Татьяна Федоровна?! – возмущаюсь я шутливо. – Как бы я посмел без вашего на то согласия?! Просто-напросто другой дороги в город нет, кроме как вдоль пропасти. И коллеги ваши на автобусе ехали точно таким же путем, уж поверьте. Они нас намного опередили и, уверяю вас, страху натерпелись. Здесь у нас, знаете, автобус шайтан-арбой зовут. Водители лихачат, пугают пассажиров.

– Я… Простите, я задремала, кажется. Испугалась спросонья.

– Ничего страшного, я хорошо знаю дорогу и все опасные места на ней. Сейчас тут у нас будет… поворот. Венками выложенный. Вот и проехали, слава богу. Тут да, тут часто бьются. Но это все от неосторожности, от торопливости все. Я-то аккуратно веду, потихонечку.