Сны женщины - Евгений Хохлов

Она немного сумасшедшая, мадам Ванда. Дня не пройдет без нападок в адрес мужского племени. Но следуем дальше.

…Здесь, за голубым занавесом, нечто вроде будуара. Кокетливые креслица и пуфы. По стенам, как и везде, фотографии, но еще и картины с букетами и фруктами. Ковер на полу тоже в букетах и фруктах. Для дневного отдыха – кушетка в шелковых подушках, в изножье – огромная, расшитая пионами голубая китайская шаль. Кушетка совсем небольшая, не сравнить с белой кроватью на двенадцать персон, что наверху.

Еще есть холл на первом этаже. Ванда называет его «передняя». «Передняя» занимает чуть не весь этаж. Это очень современная «передняя». Длинные светлые диваны, низкий стеклянный стол, в толще мутноватого стекла замурованы огромные бабочки южных широт (я, полон сентиментального сочувствия, все надеюсь, что поддельные). Что же еще? Вот – модерновый камин в блестящем кафеле, торшеры на гнутых ногах, хрустальная россыпь огромной люстры и телевизор из самых что ни на есть современных – плоское черное озеро. Телевизор своенравен – включается-выключается, когда сам захочет.

Мадам Ванда, зачем вам такой телевизор? «Не продам! Ишь глаз положил!» О господи! «Господи еси на эн-би-си, а то и подальше! Мне телевизор самой нужен!» Мадам Ванда, у меня свой есть! «Вот и не зарься на чужой каравай! Не зарься!» Да не зарюсь я! «А зачем спрашивал? По-до-зри-тель-но мне это! Знаю я вашу козлиную породу!» Какая порода, Ванда! Я… я беспородный! «Оно и видно: вон все корки от ватрушки под блюдце сложил, творог раскрошил – хоть свинью пускай, чтоб подбирала! Думал, я не замечу?!» Всего-то две-три крошки, а корочку я доесть собирался… «Знаю я все твои оправдания!»

Ватрушки у нее магазинные, в лучшем случае позавчерашние: твердокаменная сдоба, творог же отдает нафталином. Можно бы нынче высказаться по этому поводу, но где она, Ванда.

…Что ж, теперь дозволительно опуститься на диван, долить в бокал вина, поставить бутылку на стеклянную столешницу (Ай, ай! Останется красный липкий кружок! Ванда бы не потерпела и не спустила бы такого безобразия. Но где она, Ванда?). Глотните вина, героиня!

Глотните вина, и черная телевизионная гладь задрожит, пойдет тенями, мигнет и вспыхнет ярким изображением. И вот по ночному шоссе над обрывом, высоко над морем и даже ближе к звездам, летит, пронзая ночь, старинный белый автомобиль. На повороте он вдруг виляет к обрыву…

У вас сердце замерло, героиня? Дрогнула рука с полным бокалом, красные капли выплеснулись на грудь, расплылись на белоснежной тоге…

Да, довоенного образца белый «Мерседес» – он вам знаком? – вдруг виляет к обрыву и… отправляется в полет.

* * *

– Еще бы немного, и…

– Ты испугал меня. Что за шутки! И шуба теперь испорчена. Терпеть не могу химчистки, после химчистки весь ворс повылезет. С тебя новая шуба. Ты меня испугал. Выстрел, кровь брызжет! У меня чуть сердце не разорвалось!

– Ну, извини. Извини, Леночка.

– Ванда. Ты забыл, генерал?

– Ванда. Хотел сюрпризом. Кто же знал, что так выстрелит? В машине тепло, да и растрясло в дороге бутылку. Шампанскому вредно. А я и забыл, обо всем забыл, потому что ты рядом. Ну ничего, у меня еще есть, тоже красное. Такая редкость, из таких краев привез, что сказать нельзя! Секретно.

– С тебя шуба.

– Запросто! Эйн, цвей, дрей! Оглянись! На заднем сиденье.

– О-о-о! Норочка! Норочка? Натуральная?!

Еще бы не натуральная! Как можно сомневаться, Елена? Как тебе – тебе! – можно дарить подделку?! Верь, верь своим глазам, попробуй на ощупь – мягчайший, нежнейший и густой мех. Не то что твой облезлый крашеный и перекрашенный кролик. Ладно, ладно! Не хмурьтесь с фотографии! Не кролик, песец два раза крашенный! Но все равно от песца твоего чихать хочется прямо посреди сцены, спроси у кого угодно. Произносишь, к примеру, что-нибудь патетическое, и уж вихрь перевоплощения подхватил, и вдруг ритмически совершенную фразу, гладкую, отполированную, как заклинание, разрывает семиэтажный чих. И еще раз! Как по-твоему, что сделается, если заклинание чихом прервать? Твоя шубка, кстати сказать, если бы генерал чихнул где-нибудь между «эйн, цвей, дрей», могла бы не шубкой оказаться, а вонючей клеткой с хищными и злобными зверюшками. Атак – «эйн, цвей, дрей» и…

– Натуральная норка?!

– Натюрлих! Натуральней не бывает.

– Откуда она взялась? Я и не заметила. Ее же не было? Там же подсолнухи лежали!

– Фокус такой.

– А мои подсолнухи?

– Будут тебе подсолнухи.

– Как во сне! Все равно с тебя желание. И без фокусов! Ты ведь не исполнил, если честно-то. Только напугал до полусмерти.

– Стреляться?..

Голос у генерала Федора Дунаева, не так давно переименованного в Северина, убитый, как будто он уже, ну, того… И явился из дальних пределов навестить возлюбленную. По щеке у него стекает красное – прямо на шикарный погон. Вероломное вино, вино вероломства!

Пропал погон!

– Стреляться прикажешь?..

– О, нет! В следующий раз когда-нибудь, если не угодишь. Я тут подумала… Ты ведь летчик?

– Военный.

– Прокати на самолете. Мне как-то не довелось самолетами летать. А страсть как хочется. На военном. Полетели, а?

– Полетели. Один поцелуй.

– Вот, возьми, – подставляет губки Елена-Ванда.

Крутой поворот! Поцелуй над обрывом! Он затягивается, он продолжителен, как мечта, он плывет в небесах, все выше и выше, и голова кружится, и нет дыхания, и сердце обрывается в невесомости.

Полетели! Полетели! В неведомые края и все равно куда, лишь бы шубки да диковинные подсолнухи являлись на «раз, два, три». Полетели над высоким берегом, между морем и небом…

* * *

И вот обрыв уж далеко. Белый автомобиль снует между холмами, ныряет в длинный тоннель, взлетает на склон, и неожиданная панорама открывается глазам удивленной Елены.

– Нравится, любимая?

– О-о-о… Ах.

Генерал горд собою, потому что явил Елене свои владения. Во всей красе.

В широкой впадине между цветущих холмов – серая бетонная плешь, по ночному времени ярко освещенная прожекторами, и свет такой густой, гуще воздуха, как и запах смазки, перебивающий весенние ночные ароматы. На плеши – строения куполами, ажурные вышки, сигнальные огни и обозначены взлетные полосы – это же аэродром.

Н-не знаю, не знаю, кому это может понравиться. Лично я бетону, бешеному электричеству и арматурным сооружениям предпочитаю белые авто с талисманчиком в виде кота на ветровом стекле, гладкие шоссейки, погожие небеса и чтобы душистые зеленые обочины радовали сердце.

– Нравится?

– Ну… ничего. Интересно.

– Сейчас подъедем поближе. Нас должны встречать.