Христо-люди - Аркадий Стругацкий

- Лучше бы ты забыл об этом вообще.

Я подумал и отрицательно покачал головой.

- Не думаю, чтобы я смог, дядя Аксель. Нет, ничего не вышло бы. Это просто во мне. Это все равно, что забыть бы… - Я замолчал, так как не в состоянии был передать то, что хотел.

- Все равно, если постараешься забыть, как говорят или слышат? - Предположил он.

- Да, но… Немного по-другому, - согласился я.

Он кивнул и опять задумался.

- Ты слышишь слова в голове? - Спросил он.

- Ну, не совсем слышу, скорее вижу… А если говорить вслух, то эти видимые образы становятся яснее и их легче понять.

- Но тебе не обязательно говорить вслух, как ты это делал сейчас?

- Нет, это просто помогает лучше понять.

- Но это гораздо опаснее для вас обоих. Я хочу, чтобы ты дал мне еще одно обещание - что никогда не будешь в таких случаях переводить образы в слова и произносить их вслух.

- Хорошо, дядя Аксель, - вновь согласился я.

- Ты поймешь, когда станешь старше, насколько это было важно, - сказал он мне и стал уговаривать, что нужно попросить Розалинду дать тоже такое обещание. Я ничего не говорил ему об остальных, потому что он и так был сильно встревожен, но про себя решил, что со всех возьму это обещание. Под конец мы вновь пожали друг другу руки и поклялись хранить все в секрете.

В тот же вечер я рассказал обо всем Розалинде и остальным. Это укрепило чувство, которое уже было у нас. Не думаю, что среди нас был хоть один, кто не допускал бы время от времени промахи, навлекающие на него или на нее подозрительные взгляды. Несколько таких взглядов было бы достаточно, чтобы возникло неодобрение, граничащее с подозрением. Это заставляло нас беспокоиться. Но у нас не было сознательной, единой политики поведения. Мы просто полусознательно придерживались примерно одинаковой тактики сохранения всего этого в секрете. Но теперь, после того, как дядя Аксель заставил меня дать обещание, чувство тревоги усилилось. Оно все еще было бесформенным, но стало гораздо более ощутимым. К тому же, стараясь передать озабоченность дяди Акселя, я возбудил беспокойство в их сознании, поэтому разногласий не было. Они все с охотой дали обещания, они были даже рады разделить общую ношу. Это было наше первое общественное решение, оно превратило нас в настоящую группу с особыми правилами приема в нее и ответственностью ее членов друг перед другом. Оно изменило нашу жизнь, это был первый шаг к настоящему объединению, и был он сделан в порядке самозащиты, хотя тогда мы об этом и не думали. Тогда для нас было гораздо важнее чувство общности…

Затем, сразу после заключения этого соглашения, произошло другое событие, касающееся всех: вторжение из окраин.

Как обычно, не было детального разработанного плана отражения таких набегов. Когда возникала необходимость, в районе назначался штаб, он же сборный пункт. Во время тревоги обязанностью всех людей, способных носить оружие, было явиться в местный штаб, где и принималось решение о последующих действиях. Как средство для отражения маленьких набегов, такая организация вполне себя оправдывала. Но это было все, на что она была способна. В результате, когда среди людей окраины нашлись вожаки, способные организовать и возглавить большой набег, то у нас не оказалось пригодной для такого случая оборонительной системы. Они смогли легко проникать на нашу территорию, отбрасывая небольшие отряды полиции, грабя все, что им нравилось, не встречая при этом серьезного сопротивления, пока не углублялись на двадцать пять - тридцать миль в цивилизованные земли.

К этому времени наши силы стали лучше организованными, соседние районы объединились, чтобы отразить нападение. Наши люди были лучше вооружены. Большинство наших имели ружья, в то время как у людей из окраин было лишь несколько украденных ружей, а остальные были вооружены луками, ножами и копьями. Тем не менее, бороться с ними было трудно. Они были лучшими охотниками и умело скрывались и ускользали, так что приходилось преследовать их подолгу, прежде чем они вынуждены были вступить в схватку.

Все это действовало на меня возбуждающе. Когда люди окраин появлялись в семи милях от нас, наш двор в Вакнуке становился сборным пунктом. Так было и на этот раз. Мой отец, незадолго до этого раненный в руку, помогал организовывать отряд. В течение нескольких дней у нас была большая суета, люди приходили и уходили, их записывали, распределяли, в конце концов, все уехали с решительным выражением на лицах, а женщины махали им вслед платками.

Когда они все, включая батраков, ушли, двор казался неузнаваемо спокойным в течение всего дня. Затем вновь показался скачущий всадник. Он остановился и сказал нам, что было большое сражение, и люди окраин бежали, несколько их вожаков взяты в плен. Затем всадник уехал дальше со своими хорошими новостями.

В полдень на наш двор въехал небольшой отряд всадников, и среди них были два пленника.

Я бросил свое занятие и побежал смотреть. Первый взгляд принес разочарование. Рассказы об окраинах давали повод ожидать созданий с двумя головами и поросших шерстью, а также с полудюжиной рук и ног. На первый же взгляд они казались обычными бородатыми мужчинами, только необыкновенно грязными и в изодранной одежде. Один из них был небольшого роста, с неровной бородой, как будто ее подрезали ножом… Но взглянув на другого, я был поражен и в изумлении уставился на него. Если бы его одеть в приличную одежду и побрить, подумал я, он был бы точной копией моего отца.

Сидя на лошади и глядя по сторонам, он заметил меня и скользнул по мне глазами, а потом в упор посмотрел на меня. Странен был его взгляд, значение которого я не мог понять.

Он открыл рот, как бы собираясь сказать что-то, но в этот момент открылась дверь и во двор вошли несколько человек, и среди них был мой отец с рукой на перевязи.

Я видел, как отец остановился на ступеньках и осмотрел группу всадников. При этом он тоже заметил этого человека. Некоторое время он, как и я, тоже пристально рассматривал его, затем краска схлынула с его лица, и он побледнел.

Я снова взглянул на того человека. Он совершенно свободно сидел на лошади. Только выражение его лица поразило меня. Я раньше никогда не видел такой обнаженной ненависти, черты его лица заострились, глаза засверкали, а зубы ощерились, как у дикого зверя. Эта сцена была для меня открытием чего-то дотоле неизвестного и отталкивающего, она врезалась в мой мозг, я никогда так и не смог забыть ее.

Тут мой отец, выглядевший как больной, с трудом ухватился здоровой рукой за дверь и ушел в дом.

Один из охранников развязал веревку на руках пленников. Этот человек спешился, и только тогда я увидел, что в нем было необычного. Он был примерно на восемнадцать дюймов выше всех окружающих, но не потому, что был очень высоким. Если бы ноги его были нормальными, то он был бы не выше моего отца. Но они не были нормальными: они были чудовищно длинными и тонкими. Такими же были его руки. Это делало его получеловеком – полупауком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});