Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Глоток литературоведения

Литературоведческий анализ творчества Марселя Пруста не входит в мою задачу. Я не литературовед и уж совсем не прустовед. Поэтому сделаем всего лишь небольшой глоток из огромного и изящного сосуда под названием «Марсель Пруст».

Во-первых, присоединимся к словам одного из издателей Пруста, который сказал, что созданная писателем эпопея «заключает в себе всю классическую литературу и начинает литературу будущего».

Во-вторых, приведем отрывок самого писателя из книги «Против Сент-Бёва»:

«Все мы пред романистом — как рабы пред императором: одно его слово, и мы свободны. Благодаря ему мы переходим в иное состояние, влезаем в шкуру генерала, ткача, певицы, сельского помещика, познаем деревенскую и походную жизнь, игру и охоту, ненависть и любовь. Благодаря ему становимся Наполеоном, Савонаролой, крестьянином и сверх того — состояние, которое мы могли бы так никогда и не познать, — самим собой. Он — глас толпы, одиночества, старого священника, скульптора, ребенка, лошади, нашей души. Благодаря ему мы превращаемся в настоящих Прометеев, поочередно примеряющих все формы существования. Меняя их, мы ощущаем, что для нашего существа, обретшего такую ловкость и силу, формы эти не более чем игра, жалкая либо забавная личина, лишенная какой бы то ни было реальности. Наши невзгоды или успехи на мгновение перестают нас тиранить, мы играем ими, равно как невзгодами и успехами других. Вот отчего, перевернув последнюю страницу прекрасного романа, пусть даже грустного, мы чувствуем себя такими счастливыми».

Все это предоставлял своим читателям и Марсель Пруст. Но не только это.

В своей эпопее Пруст учит вспоминать. Воспоминание как вторая жизнь. Воспоминания далекого прошлого через непосредственные ощущения (через запах пирожного «Мадлен» восстанавливаются картины детства). Как отмечает шведский писатель Ларе Юлленстен, величайшее открытие Пруста — «галлюцинаторные, вкусовые и обонятельные рефлексии».

Справедливо и мнение о Прусте советского наркома Луначарского, который был знатоком западной литературы: «Богатство его воспоминаний — это и есть его произведение. Его власть здесь действительно огромна. Это мир, который он может приостанавливать, комбинировать, раскрывать во всех деталях, чудовищно преувеличивать, класть под микроскоп, видоизменять, если это нужно. Здесь он бог, ограниченный только своим богатством, волшебной реки своей памяти…»

Наш современник, молодой критик Глеб Шульпяков отмечает: «Жар-птица настоящего времени, за которой охотились модернисты, — это ведь так просто: Джойс пишет 700-страничный „Улисс“ для того, чтобы поймать в мельчайших подробностях один-единственный и крайне заурядный день. Пруст блуждает во временах — с тем, чтобы объяснить то, что видят его глаза в настоящий момент. Отсюда та пространственность цикла, которая напоминает картину или — лучше — готический витраж: мы видим его целиком в божественном полумраке, но все же вольны изучать, переводя взгляд с одного участка на другой, — и порядок чередования будет так же непредсказуем…» («Независимая газета», 26 ноября 1997 года).

Еще один опыт, завещанный нам Прустом: не возноситься слишком высоко. В работе «Марсель Пруст» Андре Моруа пишет:

«Пруст наблюдает своих героев со страстным и вместе с тем холодным любопытством натуралиста, наблюдающего насекомых. С той высоты, на какую возносится его изумительный ум, видно, как человек занимает отведенное ему место в природе, — место чувственного животного, одного из многих. Даже его растительное начало озаряется ярким светом. „Девушки в цвету“ — это более чем образ, это непременный период в короткой жизни человеческого растения. Восхищаясь их свежестью, Пруст уже различает в них неприметные симптомы, предвещающие плод, зрелость, а затем и семя и усыхание: „Как на каком-то растении, чьи цветы созревают в разное время, я увидел их в образе старых женщин на этом пляже в Бальбеке — увидел же жесткие семена, те дряблые клубни, в которые подруги мои превратятся однажды“».

Марсель Пруст срывает романтические покровы и с таких извечных чувств, как Любовь, Ревность, Ненависть, Равнодушие, которые составляют нашу эмоциональную жизнь. Пруст анатомирует все эти состояния. Мы влюбляемся отнюдь не в какое-то определенное существо, но в существо, волею случая оказавшееся перед нами в момент, когда мы испытываем необъяснимую в том потребность, утверждает Пруст. Любовь наша блуждает в поисках существа, на котором сможет остановиться. Комедия уже готова в нас полностью. Не хватает лишь актрисы на главную роль. Она непременно появится, и при этом облик ее сможет меняться как в театре, где роль, исполняемую основным актером, могут впоследствии играть дублеры…

Безжалостный Пруст развенчивает не только любовь, но и понятие счастья. Счастья, утверждает Пруст, в реальности нет, оно в нашем воображении. Изменится игра воображения — и счастье рассеется, исчезнет, как пыль.

Пруст и Флобер едины в том, что единственно реальный мир — это мир искусства и что подлинным является лишь тот рай, который утрачен. «Может ли рядовой человек исповедовать эту философию?» — задает вопрос Андре Моруа и сам на него отвечает: «Конечно же, нет».

Но у творцов, естественно, все по-другому. «Истинное искусство — это искусство, которое улавливает реальность удаляющейся от нас жизни…» — говорит Пруст в романе «У Германтов».

Писатель доказал, что произведение искусства — это найденное время, борьба с небытием и бесследностью…

«Все эти дни я читал „Свана“, — записывал в своем дневнике художник Константин Сомов. — Наслаждался и потел, и голова трещала, когда надо было добираться в его бесконечных извилинах и скобках до конечного смысла его мысли. Он — Пруст — великолепен и мучителен…»

Однако не всем он по душе. Исаак Бабель как-то сказал о нем: «Большой писатель. А скучно…»

Это Бабель, а что же говорить о массовом читателе, который не в состоянии одолеть мучительно неторопливое, подробнейшее повествование, стилистически сложное, метафорически насыщенное, где одна фраза порой растягивается на целую страницу. В «круговети расплывчатых впечатлений» (слова самого Пруста) читатель теряет голову и откладывает книгу. Да и мечта романиста «обежать весь мир в погоне за умчавшимся днем с его быстротечной прелестью» не всех привлекает. Куда лучше что-то конкретное и осязаемое — попить пивко «Клинское» или сжевать какой-нибудь «сникерс». Выпил, съел — как в известном рекламном слогане — «и порядок!».

И все же Пруст — это затягивает

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});