Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

«Я сам, — продолжает Стивен Мосс, — несколько раз пытался прочесть эпопею Пруста, но не далеко продвинулся. А в середине декабря, став жертвой лихорадки вокруг нового тысячелетия, снова взялся за чтение Пруста. Теперь я уже прочитал больше, чем когда-либо раньше, и с удовольствием продолжаю читать. Я все еще на опушке леса, но намереваюсь пройти внутрь его по этим странным петляющим тропинкам. Мне не только нравится само это путешествие как таковое. Меня также радует сознание того, что я получу своего рода литературное отпущение грехов…»

Эти строки точно соответствуют и моему подходу к Прусту, и ощущению от его книг: тонкое и ароматное послевкусие, хочется не двигаться дальше, а остановиться и предаться наслаждению. Сюжет — ничто. Стиль письма — вот главное, вот что магнетизирует и завораживает. «Обретенное время» Пруста — манящий горизонт для каждого читателя. И это при том, что Марсель Пруст остается не только великим, но и самым трудночитаемым писателем XX века.

Разобраться с его творчеством действительно нелегко. Рассказать о его жизненном пути значительно проще: факты и события известны, они изложены в многочисленных биографиях.

Итак, начнем…

Начало начал

Марсель Пруст родился 10 июля 1871 года в пригороде Парижа — Отее. Отец — Адриеи Пруст (1834–1903), известный врач-гигиенист, специалист по инфекционным болезням Востока, член Медицинской академии. Мать Марселя — Жанна (1849–1905), происходила из богатого еврейского рода Вейль. В 1873 году семья перебралась в Париж, где прошла большая часть жизни писателя.

Как отмечает Андре Моруа в своей работе «Марсель Пруст», мать его, Жанна Вейль, была, по-видимому, женщиной образованной, с душой нежной и тонкой и для сына своего навсегда осталась воплощением совершенства. Именно от нее перенял он отвращение ко лжи, совестливость, а главное — бесконечную доброту. Андре Берж разыскал в каком-то старом альбоме вопросник — один из тех, которыми девушки той эпохи изводили молодых людей; Прусту было четырнадцать лет, когда он отвечал на него:

— Как Вы представляете себе несчастье?

— Разлучиться с мамой.

— Что для Вас страшнее всего? — спрашивают дальше.

— Люди, не понимающие, что такое добро, — отвечает подросток, — и не знающие радостей нежного чувства.

Отвращение к людям, не любящим «радостей нежного чувства», сохранилось у него на всю жизнь. Боязнь причинить огорчение навсегда оставалась для него движущим инстинктом. Рейнальдо Ан, бывший, вероятно, его лучшим другом, рассказывает, как Пруст, выходя из кафе, раздавал чаевые; расплатившись с официантом, обслужившим его, и заметив в углу другого официанта, который ничем не был ему полезен, он бросался к нему и так же, как первому, предлагал бессмысленно огромные чаевые, говоря при этом: «Ему, наверное, было бы очень обидно остаться незамеченным».

Наконец, уже собравшись садиться в машину, он внезапно возвращался в кафе. «Кажется, — говорил он, — мы забыли попрощаться с официантом; это неделикатно!»

Деликатный… «Слово это играло в его словаре и его поступках важную роль…» — заключает Андре Моруа.

Деликатный и болезненный. Пруста с девяти лет преследовала астма, ее приступы мучили его и во многом обусловили восприятие и образ жизни. Физиология давила на него. Не случайно тема болезни проходит через все его творчество, начиная с первой книги «Наслаждения и дни».

И тем не менее Пруст закончил престижный лицей Кондорсе и два года служил добровольцем в пехотном полку, расквартированном в Орлеане. По возвращении в Париж поступает в Высшую школу политических наук, однако ни политическую, ни торговую карьеру, как хотел отец, Пруст не сделал, его увлекла стихия парижских салонов. Именно там он прошел своеобразный университет светской жизни, посещая эту «ярмарку тщеславия», там нашел многих своих будущих персонажей.

Как выглядел Марсель Пруст? Один из его лицейских друзей Даниэль Галеви отмечал «огромные восточного типа глаза, большой белый воротник и развевающийся галстук», что напоминало всем образ «беспокойного и беспокоящего архангела», вызывая гамму противоречивых чувств: с одной стороны, восхищение и любовь, с другой — удивление, неловкость и ощущение «несоизмеримости» с ним.

О «притягательной загадочности» Пруста времен лицея вспоминал и Робер Дрейфус. Он отмечал «утонченную, неисчерпаемую» любезность Пруста, которая воспринималась окружающими как нечто утомительное. Он был сотворен «словно бы из иной субстанции». Иная «субстанция» — это душевная конституция, какой, увы, мало кто обладает.

Другой наперсник юности, Леон Пьер-Кэн, таким нарисовал портрет Марселя: «Широко открытые темные сверкающие глаза, необыкновенно мягкий взгляд, еще более мягкий, слегка задыхающийся голос, чрезвычайно изысканная манера одеваться, широкая шелковая манишка, роза или орхидея в петлице сюртука, цилиндр с плоскими краями, который во время визитов клали тогда рядом с креслом; позднее, по мере того как болезнь его развивалась, а близкие отношения позволяли ему одеваться, как он хотел, он все чаще стал появляться в салонах, даже по вечерам, в меховом пальто, которое не снимал ни летом, ни зимой, ибо постоянно мерз».

Многие годы Марсель Пруст провел как рафинированный и богатый денди, нигде не работая по найму и служа только искусству, наслаждаясь чужими произведениями и создавая свои.

В письме к Даниэлю Галеви он писал в 1888 году: «Я не являюсь декадентом. В этом веке я особенно люблю Мюссе, старика Гюго, Мишле, Ренана, Сюлли-Прюдома, Леконта де Лиля, Галеви, Тэна, Бэка, Франса. Мне доставляет большое удовольствие Банвиль, Эредиа и своеобразная идеальная антология, составленная мною из фрагментов творчества поэтов, которых я в целом не принимаю: „Цветы“ Малларме, „Песни“ Поля Верлена и т. д. и т. д.»

В круг его интересов входили и многие другие имена: Бальзак, Шатобриан, Жорж Санд, Бодлер, Лев Толстой, Федор Достоевский, Джордж Рёскин, а также философы Шопенгауэр, Ницше Бергсон и другие.

Затворничество

В 1903 году скончался отец Пруста, в 1905 году — мать. Эти две потери в корне изменили его жизнь.

«Угрызения ли совести по отношению к матери, так верившей в него, но не дождавшейся результатов его работы, заставили его тогда стать настоящим затворником, или дело было только в болезни? А может, болезнь и упреки совести были только предлогом, которым воспользовалась жившая в нем бессознательная потребность написать произведение, уже почти созданное воображением? Трудно сказать. Во всяком случае, именно с этого момента начинается та самая ставшая легендой жизнь Пруста, о которой его друзья сберегли для нас воспоминания». Так пишет Андре Моруа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});