Избранное - Эрвин Штритматтер

— Скажи-ка, сколько коров стояло у меня в хлеву?

— Пятнадцать, а то и двадцать. — Аннгрет пришлись по сердцу разговоры о родине.

— Этот красный Дюрр — как он погиб?

Аннгрет промолчала.

Рамш соскочил с дивана.

— Можешь ты поручиться, что я не провороню дела своей жизни?

Аннгрет думала совсем о другом.

— Я помню, повсюду лежал глубокий снег, и я поехала к тебе в санях. А муж тогда болел…

Рамш расхохотался как безумный.

— Да-да, это получилось неплохо, goddam!

Ох уж эта западная страна чудес! Все люди здесь охотники. Все охотятся за счастьем. Юлиан тоже нашел дело по себе. И ухватился за него. Дело это называлось «хула-хуп». Круглая штука, детский обруч из пластмассы. В него влезают и, непристойно подтолкнув его животом, заставляют вращаться. Машинное производство. Рамш — сначала тайный, потом официальный пайщик. «Хула-хуп тебя спасет. Ешь до отвала — фигура сохранится. Рекомендуем тем, кто склонен к полноте. Порадуй свою печень. Хула-хуп сохранит тебе фигуру». Давняя любовь Рамша к медицине ожила в этих проспектах. Дело пошло. Да здравствует медицина!

В Аннгрет затеплилась надежда. Проснулась расчетливая крестьянка. Она потребовала, чтобы Рамш вернул ей деньги, которые она ему дала взаймы. Рамш рассвирепел: что за мелочные счеты! Деньги плодовиты, как мыши. Неужто лучше им сгнить в чулке у Аннгрет?

Чуть не за ночь выросла вилла. Машина, шофер, кухарка. Для представительства. Юлиан возглавляет наступление хула-хупов. Филиал в Западном Берлине. Натиск хула-хупов на Зону. Про животы и печень уже ни слова. «Вперед, к прогрессу! Хула — новый вид массового спорта!»

Аннгрет была непреклонна. Если уж для любви никак не остается времени, подавайте ей денежки. Рамш милостиво принял ее. Он распахнул перед ней всю роскошь нувориша.

— Вот куда пошли твои деньги.

Что правда, то правда, Аннгрет и сама это видела: белая вилла, стеклянные стены, гипсовый Гёте; в саду — цветы, искусственное дождевание, гараж с пандусом и рашпер под деревьями.

Чего же тебе еще, Аннгрет? Это вы не подумавши спрашиваете, недогадливые люди! Несмотря на домашний бар и стиральную машину, Аннгрет так и осталась батрачкой. Рамш домой почти не показывался: бизнес, бизнес! Быть бизнесменом — значит создавать потребности. Зона как будто клюнула. Хула-хуп — политическое орудие.

Ну, а когда Юлиан возвращался домой, чем была для него Аннгрет? Хозяйка дома, гипсовая хозяйка, как Гёте в саду. Молодые дамы надолго застревали в салоне у Рамша. Это манекенщицы — такое он дал ей объяснение. Секс помогает завоевывать новую клиентуру. Дамы крутили обруч вокруг своих обнаженных талий. Юлиан оценивал фигуру, шик и шарм.

Аннгрет решилась на последнюю попытку. Она купила золотые кольца. Юлиан глянул мельком: хула-хуп для пальцев? Ну нет, это попахивает свадьбой и восточными штучками. А свободный человек свободного мира живет свободно. We live in western and modern times![80]

— Говори хоть по-немецки, скотина! — Еще раз ожила в ней гордая дочь рыбака.

Шрамы студенческих лет перекосились в усмешке:

— А кстати, у тебя есть законный муж в Восточной зоне.

И Аннгрет осталась ни с чем. Она возненавидела пестрые обручи. Ее тошнило при одном взгляде на них.

Тут-то и пришло письмо от адвоката. Аннгрет несколько раз перечитала его не без тайной грусти. Ей вспомнилось Коровье озеро, залитое солнцем озеро в лесу.

51

Середина ноября. Туманные рассветы уже отдают серостью заморозков. К полудню тусклые капли свисают с голых ветвей. Журавли улетели на юг. Лебеди кружат над туманными озерами. Стаи диких уток галдят в сухих камышах.

А для Оле сейчас весна. Запоздалая весна. Сердце так и стучит. Его подстегивает жажда действий. Ночь после праздника урожая переродила его: чуть не семьдесят поцелуев в сентябрьском лесу. Забытые радости — ласковые девичьи руки. Словно вихрь, теплый и озорной, закружила его любовь. Оттаяли замерзшие желания. Преображенный Оле держался с полным самообладанием, но в нем бушевала радость, как в пору юношеского расцвета.

В октябре он столкнулся с Аннгрет. Он чувствовал себя неуязвимым, он не свернул с дороги.

Аннгрет стояла на высоченных каблуках среди опавшей листвы, вознесенная над грязью и гнилью деревенской улицы. Орхидея среди ромашек. Сверкая синими волосами и ресницами, взглянула она на Оле. И подмигнула правым глазом. Ну совершенно по-городскому. Это подмигивание означало: «Мы, кажется, знакомы».

Оле не растерялся.

— День добрый, — сказал он.

— Привет, — отозвалась Аннгрет. — Вопрос один: Как относишься к этому ты?

Оле не понял, о чем она говорит.

— А разве адвокат не поставил тебя в известность? — И Аннгрет еще раз подмигнула.

— Всего доброго, — ответил Оле и ушел.

— Адью, — сказала Аннгрет.

Оле поехал к адвокату. Ну как?

А вот как: Аннгрет не дает согласия на развод.

Оле принял это известие спокойно. Он даже не опечалился. Он засмеялся, большой ребенок. Вчера вечером он узнал неслыханно важную новость. Они сидели в комнате у Мертке и толковали о коровах, о цыплятах, о приближении весны. Мертке вдруг улыбнулась непонятно чему:

— А что будет с нашим цыпленком?

Оле просто ошалел от радости.

— Ой, как здорово! — И умчался прочь. Он не мог усидеть на месте. Но он не стал плести колыбельку, как тогда. Сейчас весь мир был колыбелью. И Оле торопился не позже чем к лету весь его перестроить — для сына.

Взять, к примеру, шведских коров. После уборки урожая Оле велел выгнать их на пастбища. Обещанные районом корма так и не поступили. Подозрения Оле росли день ото дня. Он посоветовался с правлением — с Эммой, Крюгером, Либшером.

Эмма-малявка предостерегала:

— Не полагайтесь на посулы начальства.

Крюгер кивнул:

— Свистать всех наверх, избегнуть самого страшного. Спасти скотину «Цветущего поля» от голодухи.

Удвоили посевную площадь за счет жнивья. Засеяли ее люпином и подсолнухом. Как по заказу выпали необходимые поздние дожди. Потянулись из земли всходы. Но в сентябре подсушило. Золотая осень. Золотая, только не для «Цветущего поля». Люди с тревогой поглядывали на всходы. Человечество бурно покоряет звезды, а предсказание погоды, как и прежде, — дело случая.

Словом, посевы по жнивью дали скудный урожай. Радоваться нечему. Ну что ж, ворошили и перетряхивали каждую травинку. Создали хоть какую-никакую загородку против голода. А что будет, если Вуншгетрей не сдержит слова?

С бывшего Рамшева подворья Оле вывез обветшалый хлев. Он гонял по всей округе, добывая известь и цемент. Келле-каменщику с его бригадой поручили расширить скотный двор кооператива.

Уже расчистили строительную площадку, а райотдел взял да и не утвердил проект. Оле помчался в город.

— Чего вы канителите? Осень на дворе. Надо спешить с коровником.

— А вам не нужен коровник.

— Это кто сказал?

— Краусхар.

Оле врывается к Краусхару:

— Ты чего лезешь не в свое дело?

Краусхар, с высоты своего трона:

— У вас есть открытый коровник.

— Значит, оставить племенной скот на морозе?

— Не твое дело указывать государству.

Оле проглотил вертевшийся на языке ответ и ушел.

Дома посоветовался с Келле. Вместе они составили план. Начали. И без того сколько погожих дней упущено!

Оле затеял лично подносить на леса строительный камень. Его радость искала выхода.

А Мертке? Вы когда-нибудь видели ее такой, как сейчас? Она не ходит, она летает по дорогам. И по-прежнему приветлива со всеми. Она готовит птичий двор к зиме, законопачивает каждую щель, через которую ненароком может залететь ветерок. Она намешивает корм и сама его пробует. И подбавляет моркови. И в ненастные дни ноября выманивает у своих курочек яички с ярким по-весеннему желтком. Она расцвечивает свою работу песенками:

Гнездись скорее, белый гусь!Заря — в любом оконце.Ушла зимы студеной грусть,И пригревает солнце.Вон пчелы над цветком гудят.Стреми ж полет высокий —Пусть желтый выводок гусят— Весна! — галдит в осоке…

Так, значит, для Мертке сейчас весна? Уж вы поверьте ей, товарищи. Весна для нее, как и для Оле, началась в облетающем сентябрьском лесу.

Мягок был мох. Золотые листья падали с деревьев. Огнем жгли поцелуи. Ах, как близок был ей Оле. Близок — и все же недостаточно. Робость и стыд спадали, как изношенное платье. Великая пора любви, когда в каждой мысли бьется твое сердце!

Мертке обнимает матушку Нитнагель, свою наперсницу.

— А ты полюбила бы Оле, если бы он этого захотел?

Матушка Нитнагель улыбается.

— А если бы он тебе сказал: ты должна стать моей женой?