Бестия - Рут Ренделл

— Если так, — сказал Вайн, — она бы слышала выстрелы, хотя бы последний. Он ушел, поскольку в револьвере больше не было патронов. Он не мог выстрелить второй раз, промазав в первый.

Зеленый туннель наконец-то кончился, оборвавшись неожиданно, как край утеса над пропастью. Границы леса, простирающиеся вдаль луга, в отдалении, — безлесые возвышенности, которые нечеткими очертаниями вырисовывались где-то под ними. На горизонте сгрудились кучевые облака, величественной громадой наползая на небесную синь, но до солнца было еще далеко — слишком далеко, чтобы пригасить его сияние. Они остановились, любуясь открывшимся видом.

— Дэйзи удалось доползти до телефона и позвонить по 999, в службу спасения, — продолжал Уэксфорд. — Болевой шок, ужас и страх за свою жизнь усиливались еще и душевными страданиями. В те минуты она, страшась умереть, одновременно, наверное, хотела этого. И еще долгое время спустя, долгие дни и недели повторяла, что не хочет жить, что ничего не осталось, ради чего стоит жить.

— Она потеряла всех, всю семью, — сказал Берден.

— Ох, Майк, ее состояние никак этим не объясняется, — неожиданно для себя нетерпеливо и резко проговорил Уэксфорд. — Что связывало ее с ее семьей? Да ничего. Мать она презирала, так же, как ее презирала Дэвина: слабое несчастное создание, по-глупому вышедшая замуж, не сделавшая никакой карьеры и всю жизнь зависящая от матери. Дэвину, уверен, она не любила, ее власть над собой ненавидела — все эти планы об университете и путешествиях, отбор за нее тех предметов, которые нужно изучать, даже вторжение в сексуальную жизнь. К Харви Копленду должна была питать насмешливое презрение и отвращение одновременно. Нет, своих ближайших родственников она ненавидела и никакого горя от потери после их смерти не испытала.

— И все же она страдала. Вы сами признавались, что редко видели такое горе. Она постоянно плакала, сокрушалась, призывала смерть. Вы только что об этом сказали.

Уэксфорд кивнул.

— Но не из-за того, что стала свидетельницей жестокого убийства семьи. Она страдала, поскольку человек, которого любила и который, как считала, любит ее, — этот человек в нее стрелял. Ее возлюбленный, единственный во всей Вселенной, кого боготворила, готовый рисковать всем, как ей казалось, ради ее любви, — хотел ее убить. Она так считала. В те самые минуты, когда она ползла к телефону, весь мир, казалось, перевернулся в ее глазах: человек, в которого она страстно, беззаветно влюблена, пытался покончить с нею, как только что покончил с остальными. Вот потому она так убивалась — по этой самой причине. Одинокая, покинутая, она осталась одна сначала в больнице, затем у Вирсонов, потом постоянное одиночество в доме, который стал теперь ее собственным, — а он даже не попытался связаться с ней, шагу навстречу не сделал, ни разу не подошел. Он никогда не любил ее, просто хотел убить, как других. Теперь я понимаю, почему с таким пафосом она сказала мне: «Рана у меня в сердце».

Громада туч, заняв полнеба, закрыла солнце, и в воздухе повеяло прохладой. Они повернулись, пошли обратно. Похолодало на редкость быстро, резкий апрельский ветер рвал воздух.

Они вернулись к машине, включили мотор и двинулись обратно по объездному пути вдоль фасада дома. Вайн медленно подкатил машину к бассейну. Голубая кошка пристроилась на его краю, зажав лапкой золотую рыбку.

Рыбка с алой головкой судорожно билась, извиваясь всем телом. Время от времени Куини с видимым удовольствием шлепала ее свободной лапкой. Вайн осторожно приоткрыл дверцу автомобиля, но Куини оказалась проворнее: кошка все же она, он всего лишь человек. Мгновенно схватив рыбку зубами, она бросилась к чуть приотворенной входной двери.

Едва Куини скользнула вглубь, как дверь за нею захлопнулась.

Глава 27

Большую часть оборудования уже увезли, в том числе черную доску и телефоны. Двое сотрудников, присланные Грэмом Пейджетом, выносили компьютер и лазерный принтер Хинда. Еще один нес поднос, уставленный горшочками с кактусами. Добрая часть конюшен вернула свой прежний облик: уединенный уголок, прибежище юной девушки.

Уэксфорд прежде его в этом качестве не видел. Не представлял, что сделала с ним Дэйзи, в каком вкусе обставила, какие картины развесила по стенам. Одна из репродукций, забранная под стекло в рамку, изображала обнаженную в переливающихся прозрачно-золотистых тканях, другая — кошачий выводок: несколько персидских котят, уютно устроившихся в корзиночке, подбитой атласом. Мебель была плетеная, белая, с обтянутыми милым ситчиком в бело-голубую клетку сиденьями.

Интересно, убранство «девичьей» тоже выбрано Дэвиной? Домашние растения, засохшие и измученные, понуро поникли в бело-голубых фарфоровых горшочках. Первенство среди книг держали викторианские романы в новеньких обложках, к которым не прикасалась рука читателя, и разнообразные научные труды — от археологии до современной европейской политики, от лингвистики до британских чешуйчатокрылых. Наверняка подобранные Дэвиной, подумал он. Единственной книгой, хранившей следы читательского интереса, оказался фотоальбом «Кошки».

Уэксфорд пригласил Бердена и Вайна присесть, кивнув в сторону напоминавшего крохотную гостиную пространства, образованного в предвидении грядущего переезда. Снаружи прогудел фургончик, в последний раз доставив им еду, но с этим придется подождать. Он снова вспомнил, злясь на самого себя, что говорил и какие предположения высказывал Вайн спустя всего день-два после убийства.

— Их было двое, — сказал Берден. — Вы все время на этом настаивали, но пока упомянули только одного. Единственный возможный вывод из этого, насколько я понимаю, один.

Уэксфорд кинул на него быстрый взгляд:

— То есть?..

— Второй была Дэйзи.

— Правильно, — тяжело вздохнув, согласился Уэксфорд.

— Их было двое — Дэйзи и человек, которого она любила, — продолжал он, чуть помолчав. — Вы говорили мне, Бэрри. Вы говорили об этом с самого начала, но я не слушал.

— Разве?..

— Говорили. «Она наследует все состояние, у нее основной мотив», а я буркнул в ответ что-то саркастическое, мол, ну конечно, она подговорила возлюбленного чуть ли не убить ее и что состояние ее не интересует.

— Не уверен, что я тогда серьезно так считал, — ответил Вайн.

— Вы оказались правы.

— Так значит, все дело в наследстве? — спросил Берден.

— Ей самой это и в голову бы не пришло, не зарони он подобной мысли. Но и он без ее поддержки на этот шаг не решился бы. Ей нужна была свобода. Свобода, свое место и деньги, чтобы поступать, как хочется, а не по принуждению. Правда, она не предполагала, как все обернется, что такое убийство, как выглядят мертвые. Она не знала, что такое кровь.

Он вспомнил вдруг слова леди Макбет. За четыреста лет никто не сказал ничего лучше, ничего, психо логически более прочувствованного. Кто мог подумать, что в людях столько крови?[26]

— Она не слишком солгала мне. Да и зачем? Ее страдания были истинными. Да это и понятно — речь ведь о человеке, которому полностью доверяешь, твоем возлюбленном, твоем сподвижнике, о котором известно все: как он поступит и какова в этом твоя роль. А потом все идет прахом: он стреляет в тебя. Он оказывается совершенно другим человеком. И ты узнаешь это — в ту самую секунду, перед выстрелом, читаешь вдруг в его глазах не любовь, а ненависть, и понимаешь, что тебя все время обманывали. Конечно, Дэйзи была глубоко несчастна — не удивительны все эти постоянные мысли о смерти, вопросы о том, что с нею будет. Так продолжалось до той самой ночи, когда она осталась в доме с одной Карен и когда он вернулся. О Карен он не подозревал и вернулся при первой же возможности — сказать ей, что любит, что ему пришлось ранить ее, дабы придать правдоподобность событиям, отвести от нее подозрения. Таков был его план с самого начала, и он знал, что план этот сработает: он ведь первоклассный стрелок, из тех, кто не промахивается. Он выстрелил в плечо — наименее рискованный выстрел. Но он не мог предупредить ее, правда? Не мог ничего объяснить ей. И точно, не мог же он сказать: «Я выстрелю и в тебя, дорогая, но ты мне все-таки верь». Ему пришлось рискнуть, не так ли? Ради имения, ради денег, ради гонораров — ради того, чтобы все принадлежало им и больше никому. Он не мог позвонить ей — боялся. Но как только она осталась одна, он при первой же возможности пришел в дом, чтобы повидаться с ней. Его услышала Карен, а увидела Дэйзи. Он был без маски, это все ее выдумки. Но Дэйзи, увидев его, тут же вспомнила о предательстве. Вспомнила, как он стрелял в нее, и решила: он вернулся, чтобы убить ее.

— И все же стрелять в нее — черт, это ж какой риск, — возразил Берден. — А если б она обозлилась против него и обо всем рассказала нам?

— Она слишком глубоко увязла сама, на что он и рассчитывал. Дать нам подсказку, назвать его, добиться ареста — чтобы он потом рассказал о ее роли в преступлении? К тому же он считал, что она слишком влюблена, чтобы выдать его. И оказался прав, верно?