Поле Куликово - Владимир Возовиков

Весть о том, что царевну укусила сторожевая змея, быстро распространилась среди нукеров. Хасан услышал ее, получая коня в табуне сменной гвардии. Холмистая степь накренилась в его глазах, он прижался к шее гнедого и долго стоял так. Болели плечо и грудь от ушиба, когда ловил девушку, сброшенную в колодец Мамаем. Рабыню прислала сама царевна, и прислала не с куском пищи, а с тонкой и крепкой веревкой, которую девушка не успела привязать к столбу над ямой. Царевна не желала смерти ни Хасану, ни русскому князю, и они, вероятно, воспользовались бы ее помощью — Хасан ведь знал все выходы из Орды. Но рабыня оказалась слишком неопытной и сама угодила в западню. Спасая ее, они закопали веревку, разрыв твердую глину пальцами и пряжками поясов…

Хасан догадывался, чем была вызвана ярость Темир-бека. От одной мысли, что Наиля достанется этому чудовищу с руками гаремного палача, он приходил в ужас, Но теперь ей уже ничего не грозит. И лучше пусть так. Великий бог, прости Хасана и не обмани его надежды, что царевна умерла легко… Нукеры слышали, что от укусов сторожевой змеи не выживают.

Соскучившийся конь нетерпеливо тыкался мордой в плечо хозяина. Очнувшись, Хасан начал седлать его. Он простился с табунщиками, которые успели полюбить этого сына мурзы, высокомерного с сильными, простого с простыми воинами. После праздника он был героем Орды, а то, что скрестил меч со злобным темником в смертном поединке, сделало его имя почти легендарным. Все жалели, что он не убил Темир-бека, который, по слухам, пытался ворваться в шатер царевны. Никто не верил, что Мамай, разобравшись, накажет храброго десятника, напротив, ждали милости. И Мамай не обманул ожиданий. Лишь сам Хасан догадывался: «милость» продлится, пока идут разговоры. Алтын от Мамая и Темир-бека плохая защита, у аланского бека, пожалуй, было бы надежнее.

Когда нукеры Алтына объяснили Хасану, о какой потехе вел речь новый его господин, и показали широкие шаровары из просмоленной кожи, которые натянут на русского пленника, набив их горящими угольями, горькое сердце Хасана стало как угластый кремень. Значит, Мамай раздумал меняться. Доупрямился Васька… Орда уже двинулась, а единственно возможного теперь посланца к Димитрию с важнейшей вестью Хасану предстоит сжечь собственными руками. Да если б только простого посланца! За ночь в яме, в бессонных заботах о разбившейся девушке Васька стал Хасану братом.

И тогда первый раз ордынский сотник Хасан подумал о праве, которое дал ему великий Московский князь: уйти из Орды, когда будет необходимо. Один ушел бы без труда, но в беде оставался его побратим Васька Тупик. Лучше Хасан зарубит его собственной рукой, чем даст врагам насладиться муками товарища. И Хасан, задавив свое горе, стал думать, сидя за чертой Мамаева куреня, где ждал нукеров Алтына, ушедших за русским пленником.

Воины позвали его к котлу с бараниной, и он не отказался. Ел медленно, отвечал на вопросы и шутки, а сам думал об одном.

— Знаешь, Хасан-богатур, — сказал десятник. — Наян Галей ведь прислал повелителю выплату за твою драку с темником Темир-беком. Двести баранов. Вон пасутся…

— А что Мамай?

— Наш повелитель не велит сегодня пускать к нему людей, кроме темников Алтына и Темира. Бараны твоего отца могут пастись здесь сто лет — ведь мы нынче уйдем.

Хасан вскочил на коня, помчался к отаре, охраняемой тремя пастухами и собаками. Чабаны узнали его.

— Где теперь отец? — спросил Хасан.

— Его тумен ушел, Хасан-богатур. Наши юрты тоже складываются.

— Уходите и вы. Штрафа не надо — Мамай меня простил и возвысил. Теперь я сотник.

Чабаны начали кланяться, прославляя милость повелителя и доблести хозяйского сына.

— Оставьте двадцать баранов этим воинам, — он указал на костер, где его угощали. — Остальных гоните обратно. Мне же дайте одного коня, вам хватит двух.

Он указал на горбоносого степняка чалой масти — настоящий конь табунщиков, быстрый и неутомимый, на каких ловят в степи полудиких лошадей. Чабан поспешно расседлал лошадь.

— Уздечку оставь. Скажи отцу, если встретишь: увидимся в битве. Поклонись моей матери — пусть она молится за своего сына.

Воротясь к костру с заводным конем, велел джигитам взять баранов и попросил дать ему турсук с вареной бараньей ногой. Обрадованные воины набили турсук под завязку, выбрав из котла лучшее мясо, в придачу подарили большую кожаную флягу со свежим кумысом. Хасан тронулся навстречу нукерам Алтына, которые гнали на веревке русского пленника. Васька шел прямо, высоко подняв голову. При взгляде на Хасана он откачнулся назад, и нукер огрел его плетью.

— Шагай, свинья, рано спотыкаться начал!

В глазах Тупика прошла тень гнева, но тут же они подернулись ледком, он двинулся прямо на сотника, словно было перед ним пустое место.

— Джигиты! — крикнул Хасан. — Развяжите князя, ему надо силы набраться, иначе он до начала потехи падет, как загнанная кляча.

Всадники загоготали, один наклонился, разрезал узел на руках пленника.

— Удальцы! Кто может поговорить с ним на его языке?

— Сы-вынья! — выкрикнул один под громкий хохот.

— Су-уська! — отозвался второй.

Третий добавил совсем грязное слово.

«А ведь лошади умнее, — думал Хасан, замечая, как ледок нарастает в синих глазах боярина. — И это покорители сотен народов, хозяева половины мира, добирающиеся до другой? Скоты, мясо для мечей и стрел. Вот такими их держат, чтобы, не думая ни о чем, шли подыхать за золоченые юрты, тысячные табуны, сотенные гаремы ханов и мурз. И ведь научили их смотреть на иноплеменников, как на баранов, которых им дозволено резать и стричь до бесконечности. Найдется ли сила, способная вразумить этих тварей, заставить понять, что их самих тоже можно стричь и резать?.. Русь-матушка, я, твой приемный сын-полукровок, виноватый перед тобой за их вины, чувствую — ты можешь! Только ты одна. Больше некому…»

Убедись, что русского ни один из четверых не понимает, сказал громко:

— Боярин! Держи выше голову и следи за мной. Тебя раздумали обменивать, меня раздумали четвертовать, Ну, что ж, для воина быть убитым почетнее, чем подохнуть в яме, ожидая, когда тебя обменяют, как скотину. Сейчас я тебя буду кормить, и ты ешь. Так надо, боярин, нам ведь предстоит нелегкое дело.

Хасан, все еще опасаясь, по-русски говорил полунамеком, следя за лицами нукеров; они поглядывали выжидающе, держа наготове смех в глотках. Хасан решил не обманывать их надежд.

— Я сказал ему — перед скачками лошадей кормят овсом, но поскольку он еще не лошадь, придется подкормить его бараниной. Это поможет ему дольше скакать.

Под смех всадников Хасан развязал турсук, отхватил кусок баранины, кинул Тупику, и тот послушно поймал, впился в мясо крепкими зубами. «Молодец, Васька! Понял меня, поверил мне».

— Наян, — смеялись нукеры, — проси хана Алтына поставить тебя нашим начальником — ты нам нравишься.

— Я еще должен ему понравиться.

— Понравишься, как изжарим эту свинью.

Васька метнул взгляд на Хасана, тот ответил твердым, остерегающим взглядом: «Держись, боярин, держись».

Миновали крайние юрты, шли мимо нагружаемых телег, пригнанных с пастбищ верблюдов. Мальчишки и некоторые женщины бросали в пленника комками земли и сухим пометом, другие замирали, разглядывая бледное лицо высокого золотоволосого человека, его белую рваную рубашку, испачканные глиной шаровары и сапоги. Вышли на склон увала, за которым назначена была казнь. На гребне стояло десятка полтора всадников — нукеры Алтына и Темир-бека.

«Всесильный бог, — взмолился Хасан, — сделай так, чтобы за увалом не было войска. Там ведь стоял тумен отца, а он ушел. Дальше — пусть, дальше тумен Алтына, до которого четыре версты, и я знаю пароль. Только бы не было войска за увалом!»

Он молился, незаметно проверяя меч, лук и стрелы. А всадникам не терпелось похохотать, они снова вызывали сотника на шутки:

— Подкорми его еще, наян, дольше попрыгает.

— Нельзя. Перекормленный пес и тот бегать не хочет. Его самое время подпоить, может быть, он сумеет потушить то, что мы ему подложим в шаровары?

Всадники повалились на гривы лошадей — с этим сотником не соскучишься! А Хасан, протягивая Ваське флягу с кумысом и сохраняя насмешливое лицо, отчетливо сказал:

— Будь готов. Как только собью кого — прыгай в седло.

За увалом войск не было. Лишь в стороне торопливо грузились тылы ушедшего тумена. Оттуда неторопкой рысью двигался небольшой конный разъезд, и это плохо. Но все-таки лучше, чем если бы долина была занята войском. Вдали на высотах едва маячили значки тумена, которым командовал хан Алтын, там же слабо курились дымки. Справа, на восток от Дона, по невысоким холмам стояли теперь лишь отдельные дозоры — туда легче всего ускользнуть, но именно там виднелся какой-то отряд в десять — пятнадцать всадников с заводными конями, медленным зигзагом приближаясь к увалу. То мог быть сильный ханский разъезд, высланный в степь проследить за порядком после ухода войск. Хорошо, что Хасан знал пароль — можно уходить напрямую, через тумен Алтына, если удастся проскользнуть между разъездом и этим отрядом. Только бы успеть оторваться, не допустить, чтобы весть о беглецах полетела впереди них. Из Орды, взбудораженной тревогой, выхода нет — это Хасан знал хорошо. Надежда на добрых коней, но под нукерами кони мало уступят его гнедому и чалому. И чтобы скакать час-другой, опережая тревогу, надо иметь по заводному коню для смены — ведь к преследователям станут присоединяться все новые и новые на свежих лошадях. А чтобы уйти из Орды, надо иметь по две заводные лошади. Отборная монгольская конница всегда имела на каждого воина не менее трех лошадей, поэтому никто не мог состязаться с нею в быстроте передвижения, она почти всякий раз заставала врага неготовым к сопротивлению. У Мамая в отборных тысячах каждый всадник имеет тоже трех лошадей.