Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— …Если б видал, запомнил бы. Такую-то… — прошептал он и тем выдал себя с головой.

Попов побледнел.

— Кто это с ней? — нахмурился Дмитрий на юношу. Наглец мало того что отворачивался, когда чудесная дева ему что-то выговаривала, но ещё имел дерзость кривить свою белую, неприятную физиономию. То есть, лицо-то у него было очень даже красивое, но именно это обстоятельство Никитину и показалось неприятным.

— Не бось, этот тебе не соперник. Брат её, недоросль.

Сказано было зло, враждебно. Спохватившись, Митя посмотрел на товарища. Тот ответил тяжелым взглядом. Помолчали. Наконец, Дмитрий опустил глаза и тихо молвил:

— Ты прав. Лучше девы на свете нет. Но я твоему счастью не помеха. Я был бы пёс бесчестный, коли бы встрял. Ты первый её нашёл, ты жених…

Тяжело дались ему эти слова, но были они окончательными. Алёша это сразу почувствовал и успокоился.

— Ну то-то.

Разговор меж братом и сестрой закончился тем, что невежа вовсе от неё отвернулся, а прекрасная дева, гневно топнув ножкой, пошла в дом.

— Кровь сильно видно? — спросил Попов, оглядывая перед кафтана, весь в тёмных высохших пятнах. — Эх, нехорошо…

Никитин тоже наскоро поправил свой кунтуш, отряхнул рукавом пыль с сапог.

Внизу, под лестницей, появилась хозяйка, и гвардии прапорщик принялся выписывать замысловатые выкрутасы ногами и руками, будто Петрушка на веревочках.

— Это я, Алексей Попов! Счастлив лицезреть! — воскликнул он, застывая в изящной позитуре: правая рука прижата к груди, левая на рукояти шпаги, ноги приставлены носок к каблуку.

— Узнала, как не узнать, — раздался звонкий, безо всякой девичьей застенчивости голос. Странные слова сопровождались не менее странным смехом.

Митя несколько удивился. Чудно жениху себя по имени называть, будто напоминая, а невесте уверять, что она его отлично узнаёт. Может, приврал Лешка и никакой он пока не жених?

Девушка стала подниматься. Надежда у Дмитрия была лишь на одно. По опыту он знал, что многие особы женского звания издали гораздо прекрасней, нежели вблизи. Но с каждым шагом, с каждой ступенькой чары становились всё сильней, а мука всё невыносимей. К тому мигу, когда богиня закончила волшебное своё восхождение, Никитин уже твёрдо знал: он погиб, погиб навсегда, невозвратно. Он низко поклонился.

— Это мой товарищ, Дмитрий… — начал Алёша и запнулся.

Тогда Никитин поднял глаза. Дева смотрела на него очень сосредоточенно, будто бы желала и не могла что-то припомнить.

Закусив губу, Попов закончил сдавленным голосом, полуразборчиво:

— …Дмитрий Ларионович Микитенко. Тоже у твоего батюшки теперь служит.

Она улыбнулась, слегка встряхнув головой — так отгоняют мошку или глупую мысль.

— Микитенко? Нет, не слыхала. Помнилось, лицо где-то видела, но видно ошиблась… Здравствуй, сударь. А меня зовут Василиса, по отчеству Матвеевна.

Глава 5

Балкон

И жила та царь-девица.

Недоступна никому,

И ключами золотыми

Замыкалась в терему.

Я. Полонский

Василиса Милославская выросла непохожей на прочих дев благородного звания. На Руси боярышня или княжна, войдя в невестные лета, могла обратиться белой лебедью, тиховзорной и душепокойной, могла — павой, поражающей мужские сердца своей яркоцветной красой, большинство же, как от природы положено, коротали девичий век серой утицей, ожидая замужества или монастырской кельи, — это уж как Господь рассудит.

Василиса же больше всего походила на лесную кукушку, что летает сама по себе, кукует, как вздумается, и никто ей не указ. Должно быть, унаследовала независимый и вольный нрав от истинной своей матери, а возможно, причина крылась в другом. Мало кому из барышень выпадало такое детство, как этой девочке. Тут выбор был: или зачахнуть, или обзавестись сильными крылами.

Мнимой своей матери княжна помнить не могла, об истинной родительнице и не догадывалась, отец помер на десятом году её возраста, и осталась она под опекой дяди Автонома, которого почти совсем не знала.

Первый год сиротства, очнувшись после болезненного многомесячного забытья, где сон с явью смешались — не разберёшь, девочка прожила, не томясь. Рядом был двоюродный брат, которого она любила. Любила по-детски, смешно, но это уж как умела. Петруша был странен, временами груб, даже несносен. Она часто плакала от его обидностей или, хуже того, безразличия, но ни единого дня не тосковала и не чувствовала себя одинокой. И дядя поначалу был с сироткой ласков, внимателен. Подолгу с ней разговаривал, гладил по голове, всё выспрашивал о покойном тяте и его привычках.

Пока родственники жили в Сагдееве, Автоном Львович всё искал что-то. Рыл землю то там, то сям, живого места в усадьбе не оставил, а некоторые постройки недавнего возведения зачем-то разобрал по брёвнышку.

Потом эти занятия дяде надоели. Зеркаловы переехали в Москву, где им был пожалован дом, а Василиса осталась в поместье.

Самое больное воспоминание — как она побежала за ворота, следом за отъезжающей коляской. Как кричала: «Петенька! Петруша!», а тот и не оглянулся. И после, во все годы, ни разу в Сагдеево не наведался. Несколько месяцев Василиска плакала о нём каждый день, потом заставила себя забыть золотоволосого мальчика с сиреневыми глазами.

В ту пору осталась она на свете совсем-совсем одна. Единственный друг, безногий Илья, пропал.

Едва оправившись после болезни, Василиска выбралась к нему на мельню. Хотелось повидаться и, главное, понять, что в том долгом сне было правдой, а что мороком.

Но вместо дома она обнаружила свежее пепелище, при виде которого сердце сжалось от горя и предчувствия какой-то смутной, неотвратимо надвигающейся беды. Горькая беда нагрянула, когда Зеркаловы съехали.

Вместо себя Автоном Львович оставил в Сагдееве прикащика. Сказал: «Слушайся Нифонта, как меня».

Нифонт этот ранее служил у дяди в Преображенском приказе. Не описать, до чего страшен! Вместо носа кожаный мешочек на тесемках. Много позже Василиска узнала: вёл Нифонт допрос в пытошной избе, а страдалец, которого он терзал, с дыбы сорвался, накинулся на мучителя и нос ему отгрыз. Без носа в таком важном месте служить неподобно. Известно, кто безнос ходит — каторжники, рваные ноздри. Вот Нифонта с казённого места и отставили. Дал ему Автоном Львович кормление при себе, чтоб зверь этот ярился ради дядиной пользы.

В Сагдееве, без управы и начальства, сделался Нифонт царём и Богом. Никто против него пикнуть не смел.