Девятный Спас - Анатолий Брусникин

— Что гехаймрат, не вернулся? — прежде всего спросил у сержанта Алексей.

Лучше было бы, конечно, рассказать обо всём начальнику — от того могла выйти заступа перед Ромодановским. Но Журавлёв проскрипел:

— Нет еще. Не поздней полудня обещался.

Это Попов и без него знал. Делать нечего, стал объяснять дело сержанту. Про то, что сам драку затеял, ни слова. Сказал, что на ассамблее у царевича видел подозрительного человека, пытался его арестовать, а тот — за шпагу и живьём не дался.

— Значит, не сумел его взять? — осуждающе качнул головой сержант.

— Не в человеке дело. Он курьер был, а при нём тайное послание. Вот в этой шкатулке с секретом. Можешь вскрыть, не разломав?

Снаружи уже рассветало, поэтому Журавлёв не стал зажигать огонь. Взял ларец, согнулся над ним, засопел.

— Хитрая вещица…

Чтоб не терять времени, Алексей у окна изучал снятые с гонца бумаги.

Пашпорт на имя риттера, сиречь дворянина, Иеронимуса фон Мюльбаха. Выдан в Бадене, тому девять лет. Патент на лейтенантское звание, ганноверский.

Подорожная от нашего генерал-квартирмейстера на следование до Москвы и обратно. Не фальшивая ли? Что-то печать размыта.

— Ну, открыл?

Сержант угрюмо смотрел на лаковую коробку.

— Боюсь сломать. Никогда такой хитрой штуки не видывал. Главное, зацепить не за что. Ни рычажка, ни скважинки. Китайская, что ли?

Прапорщик взял ларчик, рассмотрел перламутровую бабочку.

— Иапонская. Я похожую в Версале видел. Ну что, расколотим к чёрту?

Журавлёв не согласился:

— Нельзя. А вдруг письмо на воске писано? Я слыхал, такое бывает. Если чужой человек неправильно тайник открывает, всё стирается.

— Что же делать?!

Алёша в смятении оглянулся на солнце, что вот-вот выглянет из-за крыш.

— Есть один человек на Доброслободской стороне, — медленно сказал сержант. — Лучше него по всякой железной и деревянной прехитрости никого нету. Я к нему, бывает, поезживаю, для дела. Если уж и он не откроет, тогда ломать придётся.

— Посылай же скорей за ним!

— Нет, он не поедет.

Попов удивился.

— В Преображёнку позовут, а он не поедет? Такой отчаянный?

— Такой, — коротко ответил Журавлёв, погладив жёсткий ус. — На конюшне всегда двуколка запряжена, для быстрой надобности. Едем что ли?

* * *

В Добрую Слободу, что находилась по другую сторону Яузы, Преображенские добрались быстро. Час был ещё ранний, но в домах уже курились трубы, из ворот выезжали гружёные товаром телеги — на базар, стучали топоры на постройке часовни. Народ в этих местах жил трезвый, тароватый, богомольного склада, отсюда и название.

Одна изба выглядела не так, как другие. Сложенная из толстых брёвен, с необычно широкими окнами, она выходила прямо на улицу, а не располагалась в глубине двора, позадь забора. Забора при доме вообще не имелось, ворот тоже.

Верней, они были поставлены прямо посреди стены, к ним от деревянной мостовой шёл гладкий помост. Двери же нигде не усматривалось. Хочешь войти — распахивай ворота, а иначе никак. Около этого диковинного дома Журавлёв и остановил казённую двуколку.

Алёша ждал, что сержант начнёт стучать, однако тот дёрнул цепочку, что свисала сбоку от створки, высоко.

— Чтоб мальчишки не озоровали, — объяснил Журавлёв прапорщику.

Вдруг, совсем ниоткуда, раздался густой бас:

— Кто? Пошто?

Алексей вздрогнул и лишь потом заметил, что из косяка торчит жерло медной трубы.

— Я это, Журавлёв.

— Неужто поломались? — озадаченно прогудела труба.

— Нет, Илья Иваныч, я по другому делу, неотложному. Пожалуй, открой.

Сказал — и зачем-то отошёл назад, а в доме что-то звякнуло, тренькнуло, и половинка ворот сама собой стала открываться вовне. Механизм на пружине, догадался Попов. Занятно! В избу он, согласно чину, вошёл первым, щурясь и пока мало что видя со свету. Дощатый пол вровень с помостом, пахнет сеном.

— Здорово, хозяин!

В ответ раздалось негромкое, но мощное ржание. Потрясённый Алёша шарахнулся назад, но тут створка открылась окончательно, внутренность дома озарилась солнечными лучами, и гвардии прапорщик увидел перед собой здоровенного вороного коня, который глядел на гостя умными, человечьими глазами и поматывал буйной гривой. Вороной был не на привязи и не стреножен, лениво переступал копытами. Такой Букефал ежели передней ногой вдарит — вышибет на улицу вместе с остатней половиной ворот, опасливо подумал Алексей. Изба была устроена совершенно небывалым образом — поделена на верхнюю и нижнюю половины. В верхнюю, расположенную слева от входа и приподнятую от земли аршина на два, вёл наклонный вкат. Алёша с конём находились в нижней половине, где вдоль стен лежало сено. Ещё тут стояла очень ладная, резной работы тележка: кормой к помосту, оглоблями к вороному. Присмотреться — тележка была недокончена, вместо сиденья зияла дыра.

— Что за дело-то? — донеслось сверху.

Выходит, хозяин находился там. Чертыхнувшись, Попов браво взбежал по доскам. В левой, приподнятой половине, повсюду стояли столы, столики, верстаки, повдоль стен — полки с разной непонятной всячиной: какие-то приборы, инструменты, коробки, туеса. Разглядывать все это Алёше было недосуг, он смотрел на мастера.

Тот сидел у большого стола, склонившись над некой мелкой вещичкой, которую разглядывал в лупу. Лица к вошедшим не поднял, поэтому видно было лишь стянутые ремешком волосы, широкую бороду и неохватного объёма плечищи. Скрипя всеми суставами, будто несмазанная телега, в горницу поднялся Журавлёв. Ответил, со значением:

— Государево дело. Важное.

Богатырь, однако, не вникся.

— А мне всё едино. Жди, тово-етова, сейчас закончу.

Задрав голову, хозяин посмотрел вещицу на свет — это было что-то очень затейное, похожее на железного кузнеца с ножками, но остолбеневший Алёша уставился не на хитрое изделие, а на мужика.

Видел он этого детину вроде бы впервые — ибо этакого, раз повстречав, не забудешь. Но в чертах грубого лица, в рисунке скул, а более всего в прищуре спокойных глаз было что-то неошибимо знакомое, что-то из дальнего, но незабываемого прошлого. «Тово-етова»? «Илья Иваныч»?

Гвардии прапорщик схватился за сердце. У Илейки, что давным-давно в реке Жезне утоп, отца покойного Иваном звали! А тут мастер ещё и пробормотал:

— Н-да… Однако, думать надо… — В точности с той же самой растяжкой, как говаривал когда-то дружок Ильша.

Много у Господа чудес, сказал себе Алексей, так что нечего удивляться. Всё одно к одному, и, значит, есть в том некая предестинация, Божий Промысел. Вчера вокрес один дорогой покойник, ещё десятилетье назад оплаканный. А этому и вовсе полагается чуть не двадцать лет на дне реки лежать. От великих чувств не было у Алёши никаких слов, да и чужой человек рядом.