Долго и счастливо - Ежи Брошкевич

извинился за свою мелкую подлость и покорнейше попросил ничего не передавать Тадеку. Она только кивнула в ответ, а я уж совсем умолк. Разлил оставшуюся водку поровну и дожидался, что она мне теперь скажет.

Очень она мне тогда не нравилась. Своим невозмутимым спокойствием Барбара в какой-то мере напоминала Марианну, и это, казалось, должно было бы радовать, и вместе с тем я чувствовал: эта девушка совершенно чужая, ей претит моя фамильярность, вообще все претит.

— Вот и все, моя дорогая, — сказал я и чокнулся с ней. — Это все и будь здорова. Остальное сами себе доскажете.

— Будьте здоровы, — учтиво ответила она и на этот раз выпила до дна, залпом.

Отставив рюмку, Барбара спросила, наверняка ли Тадек вернется, как обещал, к десяти. При этом впервые улыбнулась и с минуту была такой же красивой, как в день июльского праздника. Я сказал: не знаю, хотя и был уверен, что парень уже шатается где-то возле дома и ждет, ибо до назначенного срока оставались считанные минуты. С моей стороны это было свинством, но я чувствовал себя вконец усталым и все сильнее ломило в висках. Хотелось перекусить на скорую руку и спать, спать. Ведь долгая наша беседа тянулась с семи часов. А уж это было чересчур, если учесть, что, в сущности, так мало удалось сказать умного этой девушке.

Она поднялась, словно бы желая проститься. Я понял, что должен ее задержать. По крайней мере до его возвращения. Но у меня не хватило слов. Я что-то буркнул себе под нос, неразборчиво и глупо.

И тогда она прямо спросила:

— Вы разрешите мне остаться сегодня с Тадеком на ночь?

Я опешил. Не понял. Молчал, глупо уставившись на ее великолепную улыбку, с которой она пустилась в объяснения:

— Я не хочу, чтобы вы думали об этом плохо. Мы не будем… Сегодня я даже не могла бы.

И наконец-то, поскольку я все еще не мог вымолвить разумного слова, произнесла те две четко мне запомнившиеся фразы, которые были в десять раз важнее всех других, произнесенных в тот вечер. Подошла ко мне, простая, стройная, вдруг ставшая близкой. Взяла меня за руку.

— Я хочу, — сказала она, — чтобы он меня хорошо понял. Чтобы понял, что я сама хочу сегодня быть с ним.

Двумя этими фразами она полностью завоевала Тадека и во многом меня. Я понял тогда причину ее спокойствия. Попросту она пришла с решением, что независимо от всего того, что здесь услышит, останется с ним и не уйдет. Я понял также, что ее женское чувство более зрелое и прочное, чем его, еще мальчишеское, сумбурное. Я обрадовался, но радость была неполной. Сказал ей, чтобы спустилась вниз — ведь парень уже наверняка ходил дозором у парадного. Она открыла окно, подняла руку, окликнула его по имени звонким голосом, выбежала на лестницу.

Я ждал, стоя над пустой бутылкой. Смотрел, как они возвращаются вдвоем. Возвращаются, неминуемо и уже навсегда отдаляются от меня. Я давно знал, что так когда-нибудь случится и что этого не избежать, — и уже в июле начал понимать, что эта девушка не будет снохой на одну ночь.

Свадьба их состоялась значительно позже. Этого по крайней мере потребовали ее родители, почтенная пара зубных врачей из-под Радома, разжиревшие людишки с туго набитой мошной, о которых Барбара очень не любила говорить. Для них Тадек был попросту сиротой, воспитанником честного пролетария, ветерана обеих мировых войн. Барбара очень аккуратно переписывалась с родителями, регулярно ездила к ним на праздники, наконец она устроила так, что ее отец встретился с прославленным человеком, профессором З., который лично интересовался Тадеком и уже на третьем курсе обещал взять его в ассистенты.

Стоматолога эта встреча весьма приободрила, что было немаловажно: родители ни в чем не отказывали дочери, снимали ей дорогую комнату, не скупились на карманные расходы. По этим самым причинам Барбара очень осторожно и последовательно приучала родителей к своему парню, заставляла их свыкнуться с мыслью о том, что у них будет зять, молодой многообещающий научный работник, добилась даже того, что они сами начали поздравлять его с днем ангела. Они были легковерны и порядочны. И в конце концов правда была на стороне Барбары. Они были также очень набожными и искренне верующими людьми. Этой их чертой Барбара воспользовалась в надлежащий момент. И когда он наступил, поехала к ним с Тадеком, чтобы разыграть обильно орошаемый покаянными слезами спектакль: дескать, беременна и испрашивает родительского благословения.

К этому спектаклю она готовилась долго и очень старательно. И добилась полнейшего успеха. Первый день стенаний и слез родители выдержали, а на другой, соблазненные перспективой появления очаровательного младенца-внука (или внучки), уже уточняли день свадьбы и утрясали проблемы, касающиеся как господа бога, так и чисто материальные. Сначала должно было состояться без огласки гражданское бракосочетание. Венчание, на котором настаивала мать, Барбаре удалось отложить на довольно неопределенный срок. Все это она поведала мне сразу же после возвращения, смеясь радостно и беззаботно. Тогда она уже подурнела (на втором месяце), стала мягче, веселей и приветливей, чем обычно. Но не было в ее голосе никакого тепла и веселья, когда в отсутствие Тадека она спросила меня, как я, собственно, представляю их будущее с малым ребенком, ради которого ей придется уйти на год в академический отпуск. Где, на мой взгляд, спросила Барбара, они разместятся? Она сказала, что ее родители уже выплатили основной взнос за кооперативную квартиру для них обоих, но дело протянется не менее трех лет. Мои родители выплатили, произнесла она таким тоном, словно спрашивала меня, а ты что, старый баран? Что ты сможешь для нас сделать со своей маленькой пенсией, большими орденами и богатой биографией?

Знаю, что она задала свой вопрос, не посоветовавшись с Тадеком, хотя и его должно было волновать это дело, уже давно не дававшее мне покоя. Однако я предчувствовал, что именно Барбара первой заведет разговор, который неизбежно назревал после того дня, когда мы приняли ее ультиматум о том, что она уже теперь желает и будет рожать.

Мне было жаль Тадека. Не удивляло меня также и то, что он боялся этого разговора. Он, пожалуй, даже притворялся перед самим собой, что еще можно повременить с принятием каких-либо решений. Тадек ждал. Ждал, что первое слово будет произнесено мной или Барбарой. С яростной одержимостью он сдавал экзамен за экзаменом. Не было у него для меня времени. Даже для нее почти не было. А время шло, то время, по воле которого ее стройная талия все заметнее