Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

Керенский отступил в глубь трибуны, его окружили штабные. Бледный штабс-капитан Муравьев стоял впереди, и у него уже оказалось два пистолета — по одному в каждой руке.

В это время грохнул залп. “Ударницы” выстрелили в воздух, поверх разъяренной, но безоружной толпы.

Толпа стала отступать…

Война, таким образом, продолжалась.

Австро-германские пушки ревели за перевалом.

7

Дальнейшие события разворачивались так.

“Ударниц” был все же батальон, и у каждой — трехлинейная винтовка со штыком и боевой комплект патронов. Прозвучал еще один залп в воздух, и штабс-капитан Муравьев крикнул, что третий будет уже на аршин от земли. Не прошло десяти минут, как полк построили заново, но на этот раз обычным маршевым строем. Комитет — семьдесят семь человек — стоял на правом фланге, имеете с четырьмя приданными авиаторами и прапорщиком Дзевалтовским. Три колотые раны в груди были неглубоки, и, оголенный до пояса и забинтованный накрест через плечо, прапорщик остался среди товарищей.

Керенский сел и машину и сказал Муравьеву:

— Штабс-капитан! За отвагу и героизм жалую нас чином капитана. Приказываю; полку вернуться в лагерь, разобрать винтовки и выступить на позиции. Комитет в полном составе — в корпусный тыл: арестовать, учинить следствие. С прапорщика сорвать погоны и — под военно-полевой суд! Всё! Выполняйте, ликвидируйте и догоняйте меня с батальоном!

Шофер-рекордсмен дал газ, и машина исчезла. Керенский спешил поскорей убраться прочь; кроме того, на соседнем участке его ожидали для аналогичной процедуры. И министр быстро сообразил, что лучше ему прибыть на место до того, как туда дойдет слух о происшедших событиях,

Штабс-капитан, собственно, теперь уже капитан Муравьев немедленно организовал ликвидацию неприятного инцидента. За холмом стояла сотня донских казаков — связные из корпуса генерала Каледина. По дороге на полковой митинг час тому назад Керенский остановил перед казаками свою машину и произнес приветствие “революционному казачеству”. Казакам это было лестно, и они тут же присягнули на верность Временному правительству. Капитан Муравьев был ездок бравый — сызмала перегонял отцовские табуны в приволжских степях; он вскочил на коня командира полка и через три минуты был перед казачьей сотней.

— Казачки! — крикнул Муравьев с коня. — Православные христиане! Вы только что присягнули на верность революции, я, тут рядом пехтура, гречневая каша, устроила бунт и продала русскую революцию немецкому кайзеру Вильгельму. Спасем революцию! По коням!

Казаки пустили коней в галоп, мигом отрезали комитет от полка и взяли его в конное, под нагайками, каре.

Тем временем Керенский тоже не дремал.

На соседнем участке, куда он теперь прибыл, стоял на переформировании только что самочинно украинизировавшийся батальон корпуса. Пятьсот солдат-украинцев порешили, что раз они объявят себя украинизированной частью, то их и должны немедленно отправить на Украину, то есть долой с позиций и прямехонько домой! Поэтому в весьма страстной форме они и обсуждали теперь, как добиться желанной автономии Украины, как осуществить передел помещичьей земли и когда же всем выпишут “увольнительную”.

Керенский потребовал слова вне очереди. Министр Временного правительства заявил, что закон о земле не заставит себя ждать, что желанную автономию они тоже получат непременно, что вообще Украина будет свободна, как никогда раньше, будет, мол, и национальная украинская армии, даже, собственно говоря, она уж есть, и свидетельство тому — существование этого самого батальона, к которому он обращает сейчас свою речь, и домой попадут солдаты в самом ближайшем времени. Все это гарантирует им революция, только революция, которую и надлежит беречь как зеницу ока. И Керенский призвал солдат украинизированного батальона, которым, натурально, дорога украинская земля и собственная земелька и так как им хочется домой, — приструнить и наставить на путь истинный взбунтовавшийся против революции гвардейский полк на соседнем участке.

Боевая операция была выполнена безупречно. Полк был окружен, перестроен для марша и вскоре скрылся за холмом, где начинались уже равнины Прикарпатья.

Тогда командир полка объявил комитету, окруженному казачьей сотней, приказ военного министра.

Демьян Нечипорук, секретарь комитета, понял, что теперь он должен заменить раненого председателя.

— Товарищи! — сказал он. — Не отдадим нашего прапорщика! Под суд так под суд! Но — всем вместе!..

Казачья нагайка огрела Демьяна по спине.

— Товарищи! — закричал Демьян. — Хлопцы! Один за всех и все на одного! Пролетарии веек стран, соединяйтесь!..

И комитетчики сгрудились вокруг своего председателя.

— Бей, сволочь! При Николае тоже били! Хоть стреляйте, прапорщика не отдадим!..

Тогда Муравьев разрешил себе несколько изменить приказ министра — под свою ответственность. Он приказал весь комитет с прапорщиком во главе гнать в корпусный штаб. И если что — в нагайки.

И комитетчиков погнали.

Шли сперва толпой и не спеша. Затем — под нагайками — перестроились по четыре и пошли скорее. Потом казачьи кони стали нажимать на задних — приходилось то и дело бежать рысцой. А там казачий есаул подал команду — бегом, марш-марш! Бежать надо было двенадцать километров, до самого Тарнополя.

Прапорщик Дзевалтовский тоже бежал. Сквозь свежие бинты кровавое пятно на груди расползалось шире и шире…

А полк тем временем маршировал фронтовой дорогой к месту постоя. Навстречу — непрерывной цепочкой — брели подносчики с сухим борщом в мешках и минами в плетеных корзинах. Вот так месили они пыль уже третий год. Однако никогда еще не приходилось им видеть, чтоб целый полк своих — свои же гнали под штыками! Подносчики останавливались, ошеломленные, бросали груз на землю. Нет, не бывало такого даже в царскую войну.

Но когда приблизились к перекрестку дорог — направо в лагерь, налево на Тарнополь, — солдаты стали кричать:

— Не пойдем в лагерь! Это ловушка! Не отдадим товарищей комитетчиков на суд и расправу!..

И как ни суетились конвоиры, сколько ни замахивались прикладами, сколько ни грозились приколоть штыками, полк миновал поворот и двинулся за комитетом.

Нашлись и запевалы. Затянули:

Отречемся от старого мира,Отряхнем его прах с наших ног…

Это был гимн, и никто не мог запретить его исполнение.

И это уже была демонстрация, какой никогда на фронтовых дорогах никто не видел. Полк маршировал браво, держал “равнение”, давал ногу, и тысячный хор выводил:

Вставай, подымайся, рабочий народ, —Вставай на борьбу, люд голодный…

Капитан Муравьев во главе женского батальона тем временем догнал Керенского на третьем участке.

Услышав, что комитет направляется вместе с зачинщиками а штаб-квартиру корпуса, Керенский изменил свой приказ:

— Бунтовщиков в штаб-квартиру не вести: гнать на вокзал и под усиленной охраной немедля отправить в штаб военного округи, в Киев! Сопровождать — надежнейшему офицеру полка со всей надлежащий документацией. Вас, капитан Муравьев, за находчивость и отвагу жалую чином подполковника!

Подполковник Муравьев откозырял.

Карьера этого человека развивалась бурно, но его самого это ничуть не ошеломило. Он и с малолетства был тщеславен, а за годы армейской службы и войны вкусил от самого живительного для честолюбия яства: воля командира — закон для подчиненных. Ты приказал, и тебя слушают беспрекословно, безропотно выполняют любой твой приказ! Тебе подчинены люди, и ты над ними — всё! Ты ведешь — и за тобой идут. Ты — выше всех, ты — сверхчеловек, ты можешь стать богом. Да — богом, а что бы вы думали?! Как раз революция и открывала к тому перспективы. Во имя этого он и отбросил прочь свои монархические симпатии и записался в партию, ставшую у власти, — в партию социалистов-революционеров. Нет, нет, не этот адвокатишка, а именью он — военный гений — станет полководцем революции, ее Наполеоном, во ценном случае в “главкомом”. Мир еще услышит о Муравьеве, будьте покойны!..

Приказ Керенского доставил в Тарнополь на взмыленном коне собственноручно самый надежный из кадрового офицерского состава полка, поручик барон Нольде.

Настроение у барона Нольде было великолепное. Этакая лафа! Вне очереди — в тыл да еще накануне наступления! А в тылу — не взрывы “чемоданов”, не визг мин, не окопы с насекомыми и скукой, а — море вина, табуны девушек и горячая ванна — мечта и весь смысл его жизни!

И поручик Нольде вручил пакет начальнику штаба корпуса и, весело посвистывая, отправился к казначею — получить пищевое довольствие и прогоны для себя и вестового.