Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

Термин «трагедия общего достояния» не имеет устоявшегося перевода на русский язык. Его можно перевести также как «трагедия угодий» – точнее, хотя несколько старомодно, и через минуту станет ясно, почему.

Само это выражение принадлежит американскому биологу-генетику Гарретту Хардину – так называлась его ныне знаменитая статья, опубликованная в журнале Science в 1968 году. Что это такое – проще всего изложить в форме притчи.

Представим себе крестьянина, который выгоняет своих коров пастись на общий луг, то есть на общинное угодье, – точно так же, как это делают все его односельчане. Ресурсы любого луга ограниченны, и поэтому он может обеспечить кормом лишь определенное количество коров. Крестьянин, о котором идет речь, может себе позволить завести еще одну корову, то есть записать в свой положительный баланс единицу. А как быть с отрицательным? Нагрузка на ресурсы луга тоже увеличится на единицу, но эта единица распределена равномерно на всех пользователей, и если их, скажем, человек 20, то собственный отрицательный баланс нашего героя составит всего 0,05, и в итоге он окажется в выигрыше на 0,95. Таким образом, рассуждая разумно, он, конечно же, обзаведется дополнительной коровой.

Беда в том, что, если все остальные крестьяне рассуждают так же разумно, луг в самое короткое время превратится в вытоптанный пустырь, и все коровы передохнут.

Подобные ситуации разыгрываются в любом человеческом сообществе, постоянно и в тысячах вариантов. Достаточно взглянуть на то, как эксплуатируются сегодня ресурсы морей и океанов. Океан никому не принадлежит и в этом смысле представляет собой мировое общинное угодье. Уже сегодня очевидно, что самые популярные промысловые породы рыб, в первую очередь треска, находятся на грани полного истребления, и международные органы время от времени пытаются ввести квоты. Но поскольку договариваются государства, да и то без охоты, а рыбу ловят конкретные люди, особых результатов пока нет. Представим себе нищего рыбака с какого-нибудь тропического атолла, где зачастую орудием промысла является динамит или цианистый калий. Даже если он глубоко совестлив и беспокоится о будущем планеты, его ежедневный улов для него и его семьи является той гранью, за которой начинается голод. Совершенно очевидно, что, ведя себя разумно, он будет продолжать глушить и травить рыбу, потому что у него нет возможности заботиться о завтрашнем дне – он всегда думает о сегодняшнем.

Теоретическая возможность предотвращения трагедии общего достояния существует – это некий идеальный капитализм, при котором все и вся находится в частной собственности. В этом случае о ней будет заботиться хозяин и побеспокоится о ее сохранении. Но на практике это невозможно, потому что большая часть природных ресурсов не поддается разделению на частные доли – в первую очередь воздух и вода.

Возвратимся на общинный луг и подумаем, какие меры могут принять крестьяне для его сохранения. Во-первых, они могут апеллировать к совести односельчан. Этот метод категорически обречен, потому что он на руку самым бессовестным, которые совестливых и разденут, и обуют. Во-вторых, они могут просто запретить любому держать больше определенного количества коров, но при этом они поставят крест на дальнейшем экономическом росте. Кстати, именно такое решение трагедии общего достояния подсказывает сама теория игр: нулевой рост. И есть еще третий способ, сравнительно практичный, – введение административных мер принуждения, зависящих от степени нарушения и превышения квоты. Вот что писал об этом сам Гарретт Хардин:

...

Принуждение – гнусное слово для большинства сегодняшних либералов, но это совсем не значит, что оно навсегда таким останется. Как и в случае непристойных слов, его можно очистить от гнусности, подержав на свету, повторив многократно, не извиняясь и не смущаясь. Для многих слово «принуждение» означает произвольные решения отдаленных и безответственных бюрократов, но это – не обязательная составная часть его значения. Единственный вид принуждения, который я рекомендую, – это взаимное принуждение, взаимно согласованное большинством затронутых людей.

Сказать, что мы дали взаимное согласие на принуждение, – вовсе не значит, что мы должны получать от этого удовольствие или даже притворяться, что получаем. Получаем ли мы удовольствие от налогов? Мы все их поносим. Но мы согласились на принудительные налоги, потому что добровольные налоги будут на руку бессовестным. Мы вводим и, понося их, поддерживаем налоги и другие принудительные механизмы во избежание ужасов общего достояния.

Административные меры могут сработать там, где непрактичны простые запретительные законы, но у них, в сравнении с законами, есть один серьезный недостаток – они открывают дорогу коррупции. Именно поэтому один из основателей американского государства Джеймс Мэдисон считал, что оно должно быть властью законов, а не людей. Если наши крестьяне решат учредить комитет, который будет в каждом конкретном случае решать допустимость новой коровы, членов этого органа станут пытаться подкупить и, скорее всего, подкупят.

В принципе существует два вида административного принуждения: непрямой рыночный и непосредственный. Первый – самый эффективный. На практике он означает, что за каждую новую корову должна взиматься прогрессивная плата, и поэтому нагрузка на ресурсы луга будет компенсироваться сбором средств на его восстановление. Но малоимущие слои населения могут возмутиться таким положением дел, считая, что оно слишком расширяет власть денег. При прямом способе вышеупомянутый комитет рассматривает конкретные обстоятельства каждого случая, с возможными льготами ветеранам и участникам художественной самодеятельности. Здесь для коррупции – небывалый разгул.

Сам Гарретт Хардин выдвинул свою концепцию с целью анализа необузданного роста населения нашей планеты, и в качестве решения проблемы общего достояния он в первую очередь упоминает ее простое математическое решение – нулевой рост при достижении уровня, не доходящего до максимального. Если подумать, что это означает на практике, волосы встают дыбом. Это означает, что ни один житель планеты не вправе заработать сегодня на доллар больше, чем вчера, завести сверхлимитную курицу или даже родить не включенного заранее в смету ребенка. Он не вправе что-либо изобрести, поскольку это может привести к повышению производительности труда, то есть к экономическому росту и дополнительной нагрузке на ресурсы. В конечном счете ему нельзя даже позволить читать лишнее, так как это может навести на крамольные мысли о лишнем долларе или ребенке. Между тем идеи нулевого роста, одно время весьма популярные, по сей день обсуждаются в среде радикальных защитников окружающей среды.

Даже если вообразить, что какое-то общество реализовало внутри себя мрачную утопию нулевого роста, оно вынуждено жить среди других обществ, которые рано или поздно его обгонят, увеличат собственную долю ресурсов и обрекут утопию на гибель. Нас обгоняют, даже когда мы бежим, а уж когда стоим на месте, то и подавно. Единственный способ полностью снять с себя проклятие трагедии общего достояния – это установить мировую диктатуру, полный контроль над каждым жителем земли и его мыслями и желаниями. Может быть, кому-то это и покажется выходом, но это совершенно невообразимо. Но альтернатива тоже представляется неизбежно трагичной – луг в конечном счете будет вытоптан, и коровы передохнут.

А что же думает по этому поводу Джаред Даймонд, чья эрудиция, конечно же, намного шире моей и который уделил этой проблеме куда больше времени?

...

Таким образом, человеческие общества и более мелкие группы принимают катастрофические решения по целому ряду причин: неспособность предвидеть проблему, неспособность понять ее, когда она уже возникла, неспособность попытаться решить ее после того, как она понята, и неспособность к успешному ее решению. Все это может прозвучать пессимистически, как если бы неудача была закономерностью в принятии людьми решений. На самом деле… дело обстоит вовсе не так. Многие человеческие сообщества предвидели, понимали, пытались решить и успешно решали проблемы окружающей среды. Так например, империя инков, жители горных районов Новой Гвинеи, Япония XVIII века, Германия XIX века и высший совет вождей архипелага Тонга осознали риск, который представляет собой обезлесивание, и все они приняли успешные программы лесонасаждений и охраны лесов.

Должен сказать, что радость по поводу успешного решения инками проблемы обезлесивания несколько омрачается тем фактом, что сама империя инков давно канула в забвение. Все эти решения, вызывающие у Даймонда одобрение и надежду, носят строго временный и локальный характер, тогда как трагедия общинных угодий разыгрывается на планетарной сцене, с которой нет возможности сойти в партер, а затем в гардероб за пальто. Советский Союз был типичным случаем такой трагедии, где власть над лугом захватил комитет, который, как объяснили крестьянам, воплотил в себе их волю, и луг оказался вытоптанным еще скорее, чем если бы этим занимались отдельные крестьяне со своими частными буренками.