Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин - Юрий Лотман

Совершенно иной является ситуация с письмом Онегина. Прежде всего, это письмо, видимо, написано по-русски. По крайней мере, тщательному обоснованию того, что в романе письмо Татьяны дано в переводе, во втором случае ничего не соответствует. Это не "дамская любовь", которая "не изъяснялася по-русски" (III, XXV, 11-12), и вряд ли молчание здесь случайно. Даже если предположить, что в реальной жизни человек онегинского типа, вероятнее всего, писал бы любовное письмо по-французски, интересно обратить внимание на то, что автор предпочел не акцентировать этого момента, не делать его фактом романной реальности. Это приводит к тому, что в письме Онегина расхожие формулы перестают быть связанными с определенным текстом, а превращаются в факт общего употребления. Так, например, для выражения "милая привычка" (douce habitude) можно было бы указать десятки "источников". На самом же деле это выражение уже оторвавшееся от любого из них. Но именно потому, что Онегин употребляет эти выражения, не задумываясь, откуда они пришли к нему, что сами по себе эти выражения для него ничего не значат, они оказываются тесно связанными с его реальной биографией. У Онегина есть основания - вполне реальные - опасаться презрения Татьяны: отвергнув чистую любовь неопытной девушки и преследуя своей страстью замужнюю женщину, он как бы напрашивается на нелестные мотивировки своих действий. Письмо Онегина производит впечатление гораздо меньшей литературности: тут нет цитат, которые должны ощущаться как цитаты. Конечно, "бледнеть и гаснуть", "обнять [...] колени", "у ваших ног излить мольбы..." и пр. - выражения яркой книжной окрашенности и в большинстве случаев восходят к устойчивым клише французского любовного речевого ритуала. Но они формируют сферу выражения онегинского письма, которая именно в силу своей условности не оказывает влияния на содержании, как в прозе или в обыденной речи. Книжные же выражения в письме Татьяны формируют самый склад ее любовных переживаний. Как в поэзии, здесь выражение есть одновременно и содержание.

20-21 - Я думал: вольность и покой

Замена счастью.

Ср. противоположное утверждение: "На свете счастья нет, но есть покой и воля" (III, 1, 330).

Утраченные Онегиным "вольность и покой" переходят к Татьяне: Она // Сидит покойна и вольна" (VIII, XXII, 13-14).

XXXV - Строфа характеризует круг чтения Онегина. Г. А. Гуковский, считая, что в восьмой главе происходит быстрое идеологическое созревание Онегина, которое, по мнению исследователя, должно привести героя на Сенатскую площадь, подчеркивал значение данной строфы: "Этот список знаменателен; для современника он был понятен. В нем только одно имя вызывает представление о художественной литературе как таковой - Манзони. Остальные - философы, историки, публицисты и естествоведы (физиологи, врачи). Онегин от верхоглядства, светского полуневежества, скрашенного уменьем говорить обо всем, серьезно погружается в мир знания, стремится "в просвещении стать с веком наравне" (Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957, с. 260). С этим трудно согласиться, так же как и с утверждением Н. Л. Бродского о том, что "перечень авторов говорит, что Евгений продолжал следить за разнообразными течениями европейской науки и литературы..." (Бродский, 304). Трудно назвать стремлением "следить" за течением науки и литературы чтение авторов, из которых лишь Манзони принадлежал современности, а остальные писали в XVIII или даже XVII веке. Если пытаться найти в перечне онегинских книг какую-то систему, то самым поразительным будет их несовременность. Это совсем не те книги, которые жадно читает сам П, просит у друзей в Михайловском или добывает через Е. М. Хитрово в Петербурге. В отличие от утверждения Г. А. Гуковского, список поражал современников именно бессистемностью и странностью. Вот мнение В. К. Кюхельбекера: "Из худших строф 35-я, свидетельствующая, что Александр Сергеевич родной племянник Василия Львовича Пушкина, великого любителя имен собственных; особенно мил Фонтенель с своими творениями в этой шутовской шутке" (Кюхельбекер, с. 101-102). Кюхельбекер имеет в виду ряд перечислений в стихотворениях В. Л. Пушкина:

Вергилий и Омер, Софокл и Эврипид,

Гораций, Ювенал, Саллюстий. Фукидид [...]

Не улицы одне, не площади и домы

Сен-Пьер, Делиль, Фонтан мне были там знакомы.

(Поэты 1790-1810-х годов, с. 665 и 667).

Однако Кюхельбекер, вероятно, помнил и пародию И. И. Дмитриева:

Какой прекрасный выбор книг!

Считайте - я скажу вам вмиг:

Бюффон, Руссо, Мабли, Корнилий,

Гомер, Плутарх, Тацит, Виргилий,

Весь Шакеспир, весь Поп и Гюм,

Журналы Аддисона, Стиля...

И все Дидота, Баскервиля!

(Дмитриев, с. 350; ср. с. 348).

Правильнее согласиться с автором, что Онегин "стал вновь читать" все "без разбора", "не отвергая ничего", хотя это и противоречит концепции духовного возрождения Онегина в конце романа. Гиббон Эдуард (1737-1794) англ, историк, автор капитального исследования "История упадка и разрушения Римской империи". В пушкинскую эпоху Гиббон - классический автор. Его читают: М. Погодин в 1831 г. просит П купить ему Гиббона (XIV, 171), в 1836 г. Вяземский просил у П мемуары Гиббона (XVI, 128). В Чите кружок ссыльных декабристов перевел "Историю упадка..." (см.: Беляев А. П. Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. СПб., 1882, с. 229). Однако Гиббон воспринимался как историк уже прошедшего века. М. С. Лунин считал, что "одна страница Тацита лучше знакомит нас с римлянами, чем вся история Роллена или мечтания Гиббона" (Лунин М. С. Соч. и письма. Пб., 1923, с. 20). В "Истории села Горюхина" Белкин не без иронии уподоблен Гиббону: "Ныне, как некоторый мне подобный историк, коего имени я не запомню (вариант: "некоторый англичанин"), оконча свой трудный подвиг, кладу перо и с грустию иду в мой сад..." (VIII, 1, 133; VIII, 2, 705). Руссо - см. с. 153. Манзони Алессандро (1785-1873) - итал. поэт и романист, романтик. П высоко ценил роман Манзони "Обрученные", который читал по-французски. Однако некоторые публицистические произведения Манзони он читал в подлиннике. Книги Манзони имелись в библиотеке П. См.: Рукою Пушкина, с. 555-556. Гердер Иоганн Готфрид (1744-1803) - нем. философ, фольклорист, автор трактатов "Идеи о философии истории человечества", "Критические леса, или Размышления, касающиеся науки о прекрасном" и др. Онегин, видимо, читал Гердера во французских переводах. Шамфор Себастьен-Рок-Никола (1741-1794) франц. писатель, автор книги изречений "Максимы и мысли" и сб. "Характеры и анекдоты". П и Вяземский интересовались Шамфором и как бытописателем, и как мастером афоризма. Один из афоризмов Шамфора, возможно, откликнулся в EO, см. с. 221, Madame de Staлl - см. с. 212. Биша Мари-Франсуа-Ксавье (1771-1802) - знаменитый франц. физиолог, автор "Физиологических исследований о жизни и смерти". Тиссо - неясно, имеется ли в виду Тиссо Симон-Андрэ (1728-1797) - врач, автор популярных в XVIII в. медицинских трудов (были переведены на русский язык его книги: Онанизм. Рассуждение о болезнях, происходящих от малакии. М., 1793; О здравии ученых людей. СПб., 1787; Наставление народу в рассуждении его здоровья. СПб., 1781) или малоизвестный литератор Тиссо Пьер Франсуа (1768-1854) - автор "Очерка войн революции вплоть до 1815 г." и некоторых незначительных сочинений. Бель Пьер (вернее, Бейль) (1647-1706) - франц. философ скептического направления, автор "Исторического и критического словаря". Словарь Беля П упомянул в "Путешествии из Москвы в Петербург" - XI, 228 - 229. Фонтенель см. с. 318.

Стоит ознакомиться с этим разнородным материалом, чтобы понять, что найти единую объединяющую формулу для интереса к нему так же трудно, как и объяснить сближение Онегина с декабристами интересом к Тиссо или Биша, равно как и к насмешившему Кюхельбекера Фонтенелю.

9-11 - И альманахи, и журналы... Где нынче так меня бранят... Восьмая глава писалась в обстановке резких нападок критики на П. Объединение таких различных, по существу взаимовраждебных критиков, как Булгарин, Греч, Надеждин, Полевой, в их едином осуждении поэзии П, превратило критику 1829-1830 гг. в журнальную травлю поэта. Сигнал был подан Булгариным, резко отрицательно оценившим в "Сыне Отечества" "Полтаву". Еще суровее осудил поэму в "Вестнике Европы" Надеждин. Разбирая "Полтаву", "Графа Нулина" и EO, Надеждин обвинял П в "нигилизме" и "зубоскальстве", поверхностной оппозиционности и мелкотемье. Обвинения эти имели не только эстетический характер: в критике 1829-1830 гг. все отчетливее звучали ноты политической дискредитации П. После рецензии Булгарина на седьмую главу EO, где обвинение в антипатриотизме было высказано прямо, полемика приобрела исключительно острый характер. Под знаком борьбы "Литературной газеты" А. Дельвига, деятельным участником которой был П, с обвинениями в "литературном аристократизме" и с потоком открытых и тайных инсинуаций прошли для П зима и весна 1830 г. Все эти впечатления были очень живы, когда поэт работал над восьмой главой EO. См.: Вас. Гиппиус. Пушкин в борьбе с Булгариным в 1830-1831 гг. - Пушкин, Временник, 6, с. 235-255.