Последний порог - Андраш Беркеши

Вновь поступивший больной еще не очнулся от уколов снотворного, но дышал ровно. Голова у него была забинтована, оставили лишь небольшие отверстия для глаз, носа и рта.

Андреа тихо поздоровалась с тремя уже знакомыми ей ранеными, поинтересовалась, как они себя чувствуют, получают ли письма из дома, есть ли у них какие-либо пожелания.

— Мне бы хотелось в полном здравии вернуться домой, — ответил черноусый Хайдоци, которого оперировали несколько недель назад, вынув у него из живота пулю.

— Придется еще немножко подождать, — сказала Андреа, — а вот господин Шими уже на следующей неделе поедет домой.

— Это точно? — спросил бывший учитель.

— Думаю, что да. — Андреа повернулась к сестре, которая ее сопровождала, и попросила: — Дайте мне историю болезни. — Присев на край постели Бакача, она быстро пробежала глазами его данные: «Шандор Бакач, капитан запаса. 38 лет, инженер. Женат. Двое детей. Католик. Семья проживает в Мишкольце».

— Хороший он человек, — заметил Матраи, левый глаз которого был забинтован — в него попал осколок мины.

— Вы знакомы? — спросила Андре а.

— Весной нам вместе вручали Signum Laudis, — тихо ответил тот, скрестив на груди исхудавшие руки. — Великолепный вояка! Под Коротояком командовал штрафным батальоном, состоявшим из одних политических. При прорыве все там и полегли. В январе это было. Однако охранников Бакач вывел целехонькими.

Андреа нахмурила брови, ресницы ее нервно вздрогнули. Взяв руку капитана, она проверила пульс.

— Тогда почему же он и остальных не вывел? — с любопытством спросила она.

— Это штрафников-то? — Уцелевший глаз Матраи стал большим. — Вам, доктор, не хватает только штрафников?

Записав показания частоты пульса в историю болезни, доктор посмотрела на поручика:

— Не в этом дело. О том, кого мне не хватает, поговорим как-нибудь в другой раз. Мне показались странными слова господина поручика. Разве не удивительно, что командир выводит из боя только одну охрану, а весь батальон кладет на месте? И он еще оказывается великолепным воякой.

— Да, великолепным, — тихо вымолвил поручик. — А батальон он и не собирался выводить...

— Может, он получил приказ об их ликвидации, — вмешался в разговор Замчек. — В наших взводах гитлеровцы всех до единого штрафников постреляли.

— Бакач погнал их на минное поле, — пояснил Матраи. — А кто не пошел, тех расстреляли.

И хотя Андреа считала себя уже закаленным человеком, насмотревшись в госпитале на всякое, да и слышала о многом, но сейчас она содрогнулась от ужаса. Возможно, ее замутило от бессердечного тона Матраи, возможно, от чего-то другого, однако Андреа с трудом преодолела охватившую ее вдруг слабость. Какое сумасшествие кругом! Чаба от усталости засыпает на месте, она тоже несколько месяцев подряд работает днем и ночью, исцеляет этих людей, делает все, чтобы поставить их на ноги. И кого же они лечат? «Вам, доктор, не хватает только штрафников?» Выходит, штрафники не люди, а по мнению таких, как Матраи, штрафников следует уничтожать. Но кто может определить степень их виновности? Выходит, если она сейчас вдруг решит, что Бакач преступник, который погнал на минное поле целый батальон, тогда получится, что капитан больше нам не нужен и его следует гнать на минное поле, а ее «минным полем» может быть безразличие и беспечность. Ранен? Истекает кровью? Ну и пусть истекает: преступники нам не нужны.

Андреа встала и, не произнеся больше ни слова, вышла из палаты. Старшая сестра последовала за ней. В прохладном коридоре не было ни души.

— Магдалена, назначьте к Бакачу дежурную сиделку, — распорядилась Андреа. — Если заметите кровоизлияние, сообщите мне. Я буду в дежурной.

Закурив сигарету, она бегло просмотрела сообщения сестер, отдала несколько распоряжений, а мысли ее все время вертелись вокруг Бакача. Что же это за человек, который бессмысленно бросает батальон на верную гибель? Да, но это батальон политических преступников. Штрафников. Однако вряд ли он сам верит в то, что всех их приговорили к уничтожению на минном поле.

В дверь постучали. В комнату вошел Миклош Пустаи, которого Андреа даже не сразу узнала. Она не встречалась с ним уже несколько недель, а теперь заметила, что инженер очень бледный и какой-то нервный.

— Целую ручки, — проговорил он. — Не сердись, что я ворвался к тебе. Где Чаба?

— Спит в своем кабинете. Надеюсь, ты не заставишь будить его: он с раннего утра оперировал. Ночью к нам привезли много раненых после бомбардировки. Садись.

— Вы уже, конечно, слышали? — спросил Пустаи, закуривая.

— А что случилось? — Андреа подошла к окну.

— На Гитлера совершено покушение. В полдень об этом сообщило Лондонское радио. К сожалению, оно оказалось неудачным. Фюрер жив.

— Не удалось?

— Нет, черт бы их побрал! — Пустаи встал и подошел к девушке. — Ты помнишь того молодого человека, из ноги которого ты вынула пулю?

— Помню, — тихо ответила она, хотя все ее мысли были заняты неудавшимся покушением на фюрера. — А что с тем раненым?

— Не знаю, и это меня очень тревожит. Он должен был дать о себе знать еще две недели назад. Боюсь, как бы с ним чего не случилось. — Пустаи немного помолчал в нерешительности. — Андреа, я не хочу впутывать тебя в это дело, но не исключено, что его схватили. Он хоть и крепкий парень, но нужно быть готовой ко всему. А вдруг он на допросах сломается и выдаст тебя?..

— Не говори глупостей... — Андреа охватил страх. — Мне только этого и не хватало.

— Все это пока еще под вопросом, но нужно быть готовой к самому худшему. Тебе, Андреа, следует говорить, что ты лечила дядюшку Тракселя. Если будешь твердо стоять на своем, все будет хорошо.

— Ты бы мне лучше сказал, кто этот странный молодой человек.

— Оно и хорошо, что не знаешь. Ты его никогда не видела и не знаешь.

— Я чего-то не понимаю, — сказала Андреа, глядя Пустаи в глаза. — Тот молодой человек не может выдать меня, так как он меня не знает и никогда не интересовался тем, кто я такая. Если только Траксель не сказал ему об этом...

— К сожалению, знает, — заметил Миклош. — И отнюдь не от Тракселя.

— Уж не от тебя ли?

— Нет, не от меня. Я об этом тоже узнал только тогда, когда мы с ним расставались. Тебя же он узнал во время первой встречи.

— Я не помню, чтобы я когда-нибудь встречалась с ним. — Глаза у Андреа стали большими.

Миклош подошел к окну, в стекле которого отражалось красивое лицо девушки.

— Встречаться вы не встречались, но он не раз видел твое фото.

— Где?

— У Чабы, который много рассказывал о тебе.

Девушка изумленно уставилась на инженера, она глубоко дышала.

— Это был Милан? — тихо спросила она.

Пустаи кивнул:

— Не сердись, я на это не рассчитывал.

Они лежали друг возле друга на шуршавшей соломе, как в те времена, когда партизанили в горах. Только тогда над их головами небо было более синее, а горы совсем лысые, безо всяких лесов, не как здесь. Милан, к неописуемой радости Элизабет, вернулся из Мункача еще вчера. Девушка так прижалась к нему, как будто решила с ним больше не расставаться. Они не виделись несколько месяцев, и все это время, день и ночь, она думала о нем. Она знала, что Милан любит Анну, но Анна так далеко, а она, Элизабет, — рядом. Весь вечер они провели вместе и ждали наступления темноты, чтобы отправиться дальше, в Пешт. Радиопередатчик они хорошо упаковали и надежно спрятали, так как для выполнения нового задания он им пока не потребуется.

Темнело. Вдали, на противоположном склоне долины, над мартеновскими печами висело красное зарево, отливавшее лиловым. Правда, еще можно было разглядеть огневые позиции зенитных батарей, установленных в просветах между небольшими, побеленными известкой домиками рабочих.

Милан поднялся, прислонился спиной к стене и, грызя соломинку, начал неторопливо рассказывать историю своего ранения.

— Я думал, что, добравшись сюда, попрошу новое задание, но все получилось иначе. Инженер сам доложил о моем ранении, и за мной пришли.

— С матерью своей повидался?

— Нет, хотя дважды шел к ней, но оба раза возвращался. В конце концов ограничился тем, что залез на склон холма и оттуда лишь издали полюбовался отчим домом.

Элизабет положила голову на колени Милана и закрыла глаза.

— Я бы, например, не смогла удержаться, чтобы не увидеть своих. Меня все больше и больше тянет к матери. Особенно сейчас, когда я знаю, что она жива.

— А откуда ты это знаешь?

— Я получила от нее письмо.

— Письмо сюда?!

Девушка открыла глаза и, посмотрев Милану в лицо, ужаснулась его выражению. Она сразу же поняла, что совершила грубую ошибку, о которой ей отнюдь не следовало бы рассказывать ему.

— От кого ты получила это письмо?

— От Моники, от Моники Фишер.