Последний порог - Андраш Беркеши

Долгое время Геза Бернат наблюдал за дочерью, которая стояла у окна. Сам того не желая, он вспомнил об Эстер, матери Андреа, которая, быть может, вот так же стоя у окна, ожидала своего мужа Имре, только было это давным-давно, двадцать пять лет назад. Она так хотела помочь своей несчастной дочери, но не знала, что же ей для этого сделать.

Не спеша она подошла к отцу, уселась у его ног на ковер, положила голову к нему на колени и заплакала. Спина ее еле заметно вздрагивала, а слезы текли на колени Берната.

— Я сержусь не на тебя, вовсе не на тебя...

Бернат погладил руку девушки. Моментами ему казалось, что они уже много часов подряд сидят вот так в мансарде на вилле своего хорошего друга и, возможно, просидят так до самого конца войны. Ведь их разыскивают, а если найдут, то расстреляют. Постепенно небо заметно побледнело, а цвет деревьев стал серым.

— Тетушка Эльфи с мужем все знают? — спросила Андреа. — Ты успел их предупредить? — Она посмотрела на отца, но разглядеть его лица уже не смогла.

— Их уже нет в живых, Андреа. — Девушка мгновенно так обессилела, что даже не смогла ничего спросить. — После отъезда Пустаи я сразу же направился к ним, — начал объяснять Бернат. — Я умолял их немедленно куда-нибудь уехать, скрыться. Говорил, что, если им некуда скрыться, пусть попросят политического убежища в каком-нибудь посольстве. Эльфи успокаивала меня, говоря, что им ничего не грозит. Затем она рассказала мне о своем разговоре с Эндре Поором. Это она рассказала Эндре о намерении Чабы и попросила священника отговорить его от задуманного. Аттила же категорически заявил: «Я боевой офицер, а не крыса, чтобы прятаться по каким-то дырам. Витязь генерал-лейтенант Хайду не имеет права с фальшивыми документами спасать собственную шкуру, скитаться, как мелкий авантюрист». Разговаривать с ним было бесполезно: оба они находились в состоянии какого-то опьянения. Так ничего и не добившись, я ушел. Не успел я дойти до проспекта Юллеи, как к их дому подкатили несколько машин. Во второй машине ехал сам Эккер. Я перешел на другую сторону и, спрятавшись за газетный киоск, наблюдал, что же будет дальше. Они позвонили у ворот, но им никто не открыл. Тогда четверо или пятеро детективов пролезли через забор и взломали входную дверь. Затем я услышал выстрелы. Перед домом собралась толпа зевак, неизвестно откуда появились полицейские, которые начали разгонять любопытных. Через несколько минут подъехали две машины «скорой помощи», а чуть позже машина, в которой обычно перевозят трупы.

— А ты уверен, что они умерли?

— Уверен. Мне сообщил об этом по телефону Густавсон. Заметку об их смерти даже передали телеграфному агентству. Аттила и Эльфи, оба они покончили жизнь самоубийством.

В этот момент Андреа снова вспомнила Достоевского и его роман «Преступление и наказание». Закрыв глаза, она продолжала сидеть на ковре, раздумывая над тем, в чем жег собственно, состояла вина супругов Хайду, если наказание оказалось таким тяжелым. А в чем заключалась вина Чабы? А ее собственная вина? В чем именно виновата она сама? Ее душили рыдания...

«Через восемь месяцев, если я останусь живой, я рожу ребенка, ребенка Чабы. Фамилии у него не будет, но это меня не беспокоит. Важна не фамилия, а тот мир, в котором он родится на свет. И для чего? Для того чтобы понести наказание за отца? Для того чтобы жить в унижении? В постоянном страхе за свою жизнь? Пауль Витман погиб, а Эккер жив. Милана Радовича замучили, а Эккер почему-то жив. Дядюшка Аттила и тетушка Эльфи мертвы, а Эккер все еще жив. А Чаба? Что с ним? Я и сама не знаю. — Андреа зарыдала. — Но Эккер наверняка все еще жив».

В одиннадцатом часу приехал Миклош Пустаи, который сообщил кое-какие новости.

— Вечером Бабарци рассказал одному своему другу о том, как они подслушали телефонный разговор Эндре Поора... — И он, прерываясь от волнения, поведал трагичную историю священника. — К сожалению, он все рассказал, — продолжал Миклош. — Радович же на самом деле набросился на охранника, а тот в испуге выстрелил в него. А Чабу они, можно сказать, захватили врасплох.

— И что же с ним? — со слабой надеждой спросила Андреа.

— Вечером он был еще жив. Бабарци сказал, что последние его слова были: «Мне нечего вам сказать». Больше он не сказал ни слова.

— Что же нам делать?

— Что делать? — Бернат заскрипел зубами. — Надеяться!

Пустаи встал.

— Вы говорите «надеяться»? — переспросил он. — Это верно. Надеяться нужно. — В комнате было так темно, что они уже не видели лиц друг друга. Пустаи подошел к окну и посмотрел на затемненный город, лежащий где-то внизу. — Однако мне кажется, что одной надежды мало. С одной лишь надеждой можно все потерять и погибнуть. За жизнь и за победу нужно бороться. — Он отвернулся от окна. — Да-да, бороться. Бороться зубами, ногтями, оружием, кто чем может. И мы будем бороться. И за Чабу, и за самих себя, и за нашу честь. Бороться до последнего дыхания... Желаю успеха. — И он пошел к двери.

— Миклош! — позвала Андреа. И хотя она не видела мужчину, но чувствовала, что тот остановился и ждет ее. Тогда она подошла к отцу и, наклонившись, поцеловала его сначала в руку, потом в лицо. Выпрямившись, она пошатываясь начала спускаться по лестнице вслед за мужчиной, который ждал ее.

Бернат пошевелился. Закрыв глаза, он слушал, как скрипнула дверь, как звякнул ключ в скважине садовой калитки. На какое-то мгновение стало тихо-тихо, затем послышались удалявшиеся шаги. Бернат считал шаги и тихо плакал. Он продолжал считать и плакать даже тогда, когда уже ничего не было слышно.