Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Как только доктор вошел, он сейчас же обратил внимание на мальчика. У него был крупный, хорошо развитый череп, высокий лоб, музыкальные руки и пара таких глаз, которые не скоро забываются. Взгляд этих больших, светло-карих, широко открытых глаз поразил доктора: как будто он уже видел этот взгляд, но где и когда – он никак не мог припомнить; как будто у этого совершенно незнакомого ему мальчика были глаза его давнего приятеля или старого врага.

Мальчуган следил за доктором задумчивым взглядом; сложив руки на коленях, слегка постукивая пятками о перекладины стула, он, казалось, был совершенно равнодушен ко всему, что творилось перед его глазами, или, вернее, был всецело поглощен какими-то более серьезными размышлениями. Однако это не мешало ему напряженно ловить каждое движение доктора Депрэ. Решить, доктор ли очаровал мальчугана, или мальчуган доктора, было бы трудно.

Доктор хлопотал около больного: прощупывал пульс, задавал вопросы, немного подшучивал над ним, слегка бранился, но всякий раз, когда поворачивал голову в ту сторону, где сидел мальчик, встречал устремленный на него вопрошающий, грустный взгляд.

Но вот, наконец, доктор разрешил загадку, и как-то сразу понял, что, собственно, поразило его в этом ребенке. Хоть мальчик был строен и прям, как струна, но глаза у него были такие, какие обыкновенно бывают у горбунов, – слишком зрело и проницательно глядели они из-под насупленных бровей. Доктор глубоко вздохнул: он нашел объяснение одной из своих теорий, к которым имел большое пристрастие, понял, почему ребенок так заинтересовал его, и успокоился.

Он повернулся к мальчику и стал его разглядывать. Тот нисколько не сконфузился и вопросительно посмотрел доктору в глаза.

– Это твой отец?

– Нет. Это мой хозяин, – отвечал мальчуган.

– Ты его любишь, жалеешь его?

– Нет, сударь, не люблю и не жалею.

Депрэ переглянулся с хозяйкой гостиницы.

– Это не делает тебе чести, мой милый, – заметил доктор, напуская на себя суровый вид. – Всегда надо жалеть, когда человек умирает, или, по крайней мере, следует скрывать свои чувства; а ведь твой хозяин умирает. Бывает, птичка клюет, клюет черешни в моем саду и вдруг – пурх! – перелетела через забор, и поминай как звали. И мне жаль, очень жаль, что я больше не увижу птичку. А тут не птичка улетает в лес, а человек, существо сильное и разумное, расстается с жизнью – так как же его не пожалеть? Подумай – еще немного, и речь его умолкнет навсегда, прервется дыхание, и даже тень его исчезнет со стены; мне страшно жаль этого человека, хоть я и вижу его в первый раз.

Мальчик молчал, по-видимому, размышляя.

– Да ведь вы его не знаете, он нехороший человек, – выпалил он наконец.

– Вот ведь маленький язычник! – возмутилась хозяйка. – У этих клоунов, акробатов, артистов, фокусников нет ни капли чувства!

Депрэ продолжал, приподняв брови, всматриваться в маленького язычника.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Жан-Мари.

– А чем ты занимаешься, чем живешь, Жан-Мари? – снова обратился доктор к мальчику.

– Я кувыркаюсь, – отвечал тот.

– Хм… кувыркаешься… Это хорошо, полезно для здоровья. Мадам, смею вас уверить, что так оно и есть. Ну а больше ты никогда ничем не занимался?

– Прежде чем я научился кувыркаться, я воровал, – с важностью произнес Жан-Мари.

– Ты, дружок, видно, из молодых да ранних, черт побери!.. – едва заметно усмехнувшись, заметил доктор. – Мадам, когда прибудет мой коллега, потрудитесь передать ему, что я нашел больного в крайне плохом состоянии. Надеюсь, он сделает все возможное. Конечно, если возникнет срочная нужда, без церемоний присылайте за мной. Счастливо оставаться, мадам! Спокойной ночи, Жан-Мари!

2. Утренняя беседа

Доктор Депрэ вставал рано. Бывало, ни один дымок еще не покажется из трубы, ни одна повозка не прогремит по мосту, крестьяне еще не идут в поле – а он уже гуляет по саду: то сорвет кисть винограда, то съест спелую грушу, то поковыряет землю концом трости или спустится к реке – посмотреть, как вода плещется у пристани.

– Нет, – говаривал он, – времени более удобного для создания теорий и всяких иных размышлений, чем раннее утро.

Доктор предсказывал по росе погоду и мало-помалу стал считаться местным метеорологом и бескорыстным поборником здешнего климата: вначале он говорил, что такого здорового места нет во всей округе; в конце второго года он уверял, что это самое здоровое место во всем департаменте, а незадолго до того, как встретился с Жаном-Мари, провозгласил, что Гретц может поспорить с любым курортом не только во Франции, но даже и во всей Европе.

На следующее утро после визита к умирающему клоуну доктор, гуляя по своему саду, поднялся на пристань и долго смотрел на реку. Вдосталь налюбовавшись светлой, прозрачной водой, рыбами, всплывавшими со дна и сверкавшими серебристой чешуей, наглядевшись на длинные тени, отбрасываемые деревьями с противоположного берега и достигавшими середины реки, на солнечные блики, двигавшиеся между ними, он вернулся через сад домой. Освеженный утренней прогулкой, он позавтракал и снова вышел на улицу.

Зашагав по мостовой, он первым нарушил царившую вокруг тишину. Деревня еще спала. Доктор полной грудью вдыхал чудный воздух, совершенно довольный и собой, и утром, и всем на свете.

На одной из тумб, стоящих по обе стороны ворот гостиницы госпожи Тентальон, доктор заметил маленькую темную фигуру, неподвижно сидевшую в созерцательной позе, и сразу узнал в ней своего вчерашнего знакомца – Жана-Мари.

– Ага, – Депрэ остановился перед мальчуганом и, нагнувшись, оперся обеими руками о колени. – Вот как мы рано встаем. Видно, нам присущи все пороки настоящего философа…

Мальчик поспешно вскочил на ноги и отвесил доктору поклон.

– Ну, как там наш больной? – спросил Депрэ.

Оказалось, что больной в том же состоянии, как и вчера.

– Почему ты так рано встаешь? – продолжал доктор допрашивать мальчугана.

Тот долго раздумывал и наконец объявил, что и сам не знает, почему.

– Сам не знаешь… – повторил Депрэ. – Мы, дружище, никогда ничего не знаем, пока не попытаемся узнать. Попробуй и ты спросить у самого себя, и скажи мне, ради чего ты рано встаешь. Тебе, верно, нравится?

– Да… нравится, – протянул мальчуган.

– А почему тебе нравится? – настаивал доктор. – Заметь, мы сейчас следуем методу Сократа[75]. Ну, так почему нравится?

– Утром так тихо везде, – отвечал Жан-Мари, – и мне делать ничего не надо. Вдобавок, в это время мне кажется, будто я хороший мальчик.

Доктор присел на другую тумбу. Разговор заинтересовал его: прежде чем отвечать, мальчик, видимо, обдумывал каждое слово и старался говорить правду.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});