Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

«Как ты смеешь! — рычал Скавр. — Ты, ничтожный червяк! Сейчас же откажись от своей клеветы, а не то пожалеешь, что родился на свет! Ты, Сервилий Цепион, чья семья прославилась мздоимством, осмеливаешься обвинять меня, Марка Эмилия Скавра, принцепса Сената, в получении взятки?! Я плюю на тебя, Цепион!»

И он вышел из Форума, сопровождаемый аплодисментами и свистом, которые равно игнорировал. Цепион молча стоял со следами пощечин на обеих щеках. Теперь представь он даже веские доказательства — все равно обвинение против Скавра было бы отвергнуто. «Я снимаю свое обвинение», — проговорил Цепион и поспешил домой.

Так погибает каждый, кто посмеет задеть Марка Эмилия Скавра, славного человека и несравненного актера. Не скрою: я был доволен. Цепион долго портил кровь Марку Ливию Друзу — это всем известно. Очевидно, Цепион полагал, что мой племянник примет его сторону, когда откроется связь моей племянницы с Катоном Салонианом, а когда этого не случилось — вышел из себя.

Но довольно о Цепионе. Послушай лучше об одном из Папириев (кстати, несчастное семейство: подряд два самоубийства, а теперь еще молодежь, которая только и смотрит, где бы напакостить). Так вот, трибун Гней Папирий Карбон выдвинул законопроект в народном собрании несколько месяцев назад: Красс Оратор и великий понтифик Агенобарб тогда как раз предложили свои кандидатуры на должность цензоров! Карбон попытался пропихнуть запоздалый вариант закона Сатурнина о зерне. Но поднялся настоящий бунт, в ходе которого были убиты двое бывших гладиаторов и покалечены несколько сенаторов. Красс Оратор также пострадал, испачкав тогу, и в результате обнародовал решение сената, согласно которому ответственность за порядок на собраниях целиком возлагается на организатора. Решение прошло на ура и затем было утверждено народным собранием. Если бы сборище с участием Карбона состоялось после принятия решения, он был бы обвинен в развязывании насилия и приговорен к огромному штрафу.

А теперь я перехожу к новостям самым интересным.

У нас более нет цензоров!

«Но как же так?!» — слышу я твой плач. Расскажу все по порядку. Вначале мы надеялись, что они поладят, несмотря на несходство характеров. Они пересмотрели государственные контракты и поувольняли всех римских учителей риторики, кроме горстки абсолютно непогрешимых. Основной их гнев пал на учителей латинской риторики, но затем настала очередь учителей греческой. Ты знаешь эту свору. За солидную плату они выпекают одного за другим законников, которые обкрадывают народ Рима — простодушный, но склонный к сутяжничеству. Все признают, что так называемые учителя риторики не прибавляют славы Риму и только лишь обирают простых и наивных людей. И их всех выгнали! Они призывали проклятия на головы Красса Оратора и великого понтифика Агенобарба, но тщетно: их вышвырнули. Остались только те, чья репутация не запятнана.

Все это было прекрасно. Все возносили хвалы нашим цензорам, и мы надеялись, что столь прекрасное начало — залог их новых успехов. Вместо этого они принялись грызть друг друга. Обвинения, препирательства, причем прилюдно! Вплоть до открытого обмена оскорблениями, чему свидетелем стала половина Рима, собравшаяся во время перепалки вблизи этих двух.

Может быть, тебе неизвестно, что Красс Оратор увлекся рыбоводством. Он развел в своих поместьях многочисленные пруды и получает неплохой доход, поставляя свежую рыбу для официальных празднеств. Помнишь, когда-то Луций Сергий Ората начал разводить устриц? Оказывается, от устриц до угрей всего шаг, дорогой, Луций Корнелий!

Как мне будет не хватать этого римского шума и беспорядка! Но вернемся к Крассу Оратору и его рыбной ферме. Сначала это было чистой коммерцией. Но, будучи Крассом Оратором, он не мог не влюбиться в свою рыбу. Поэтому он расширил пруд и в своем здешнем римском имении и населил его всяческой рыбной экзотикой. Он сидит на краю пруда, болтает в воде пальцем и кормит подплывающих к нему рыб хлебом, креветками и прочей снедью. Особенной его любовью пользовался один карп, огромнейшая тварь, совершенно ручная — настолько, что выплывал к нему навстречу, едва он выходил в сад, — цвета олова и с чрезвычайно благородной мордой (настолько, конечно, насколько природа дозволяет подобное рыбе). И я нисколько не порицаю его за это увлечение, нисколько.

Отчего-то сей благородный карп издох, и Красс Оратор лишился сна и аппетита. Приходившие к нему в дом не принимались: им говорили, что Красс в горе. Однако некоторое время спустя он со скорбным лицом появился в обществе и возобновил свою деятельность в качестве цензора.

«Ха! — сказал великий понтифик при его появлении. — Ты не в траурной тоге? Я изумлен, Луций Лициний! Я слышал, что, когда ты кремировал своего усопшего карпа, ты сделал с него восковую маску и нанял актера, чтобы он плыл в ней к храму Венеры Либитины! И что ты соорудил ларец для ее хранения как маски одного из членов семьи!»

Красс Оратор величественно поднялся — весь их род обладает этой величественностью — и с презрением взглянул на своего коллегу-цензора. «Это правда, Гней Домиций, — надменно проговорил он, — что я оплакивал мою усопшую рыбу. Что говорит о моем благородном сердце — в отличие от твоего! Ты похоронил трех жен, но не пролил ни слезинки ни по одной из них!»

И это, Луций Корнелий, было концом их совместного цензорства. Жаль, но теперь, похоже, в ближайшие четыре года мы будем лишены справедливых цензоров. Новых выборов устраивать не собираются.

А теперь пора переходить к плохим новостям. Итак, я пишу накануне моей ссылки в Смирну. Я вижу, как вытянулось от изумления твое лицо! Публий Рутилий Руф, самый непогрешимый человек Рима, приговорен к ссылке? Да, это так. Некоторые люди никак не могут позабыть тех славных дел, которые мы с Квинтом Муцием Сцеволой провернули в Азии: так, Секст Перквитиний теперь не может конфисковать бесценные произведения искусства в уплату за долги. Будучи дядей Марка Ливия Друза, я также навлек на себя вражду этого негодяя Квинта Сервилия Цепиона. А через него — и Луция Марция Филиппа, подонка, который все еще собирается стать консулом. Конечно, никто не стал покушаться на Сцеволу — он слишком могуществен. Поэтому взялись за меня. Против меня было сфабриковано обвинение в том, что я — я! — получал взятки от граждан провинции Азия. Обвинителем выступил некто Апиций, который является приспешником Филиппа. Меня вызывались защищать возмущенные Квинт Муций Сцевола, Красс Оратор, Антоний Оратор и даже девяностодвухлетний авгур Сцевола. И даже пронырливый мальчишка Марк Туллий Цицерон, которого все таскают за собой на Форум, и тот захотел выступить в мою защиту.

Но я видел, Луций Корнелий, что все это тщетно. Судейской коллегии было хорошо заплачено (золотом Толозы?) за мое обвинение. Поэтому я отказался от защиты и защищал себя сам. Я льщу себя надеждой, что с достоинством и грацией. Спокойно. Единственным моим ассистентом был мой любимый племянник Гай Аврелий Котта, старший из трех сыновей Марка Котты. (Другой брат моей дорогой Аврелии, Луций Котта, выступал от обвинения, и родные с ним теперь не разговаривают.) Решение суда было предрешено, как я уже сказал. Я приговорен к ссылке, лишен гражданства, однако не лишен собственности. Моими последними словами была просьба дать мне отбыть ссылку среди народа, за интересы которого я пострадал, — в Смирне.

Я никогда не вернусь домой, Луций Корнелий. Я говорю это не в запале или из ущемленной гордости. Я не хочу более видеть города и народа, которые вынесли столь несправедливый приговор. Три четверти римлян оплакивают мою участь, но это не меняет сути дела: я лишен римского гражданства и сослан. Я не стану тешить самолюбие осудивших меня прошениями к Сенату о пересмотре решения. Я докажу, что я — истинно римлянин. Я подчиняюсь решению этого законно избранного суда как послушный гражданин.

Ко мне уже пришло письмо от этнарха Смирны, полное восторга по поводу того, что число их граждан вскоре пополнит Публий Рутилий Руф. Похоже, к моему приезду там готовят настоящий праздник. Странные люди!

Не сожалей обо мне слишком сильно, Луций Корнелий. Смирна уже обещала мне щедрые средства на содержание, хороший дом и слуг. Род Рутилиев в Риме еще многочислен: мой сын племянники, братья. Но отныне я буду носить греческую хламиду и греческие сандалии, так как лишен титула, позволяющего мне носить тогу. Не заедешь ли встретиться со мной по пути домой? Больше всего меня печалит, что ни один друг на всем восточном побережье Внутреннего моря не навестит меня в Смирне!

Теперь я стану писать. Всерьез. Никаких военных стратегий, планов и тактик. Я стану биографом. Планирую начать с биографии Метелла Нумидийского Свинки, добавив в нее чего-нибудь остренького. Затем я перейду к биографии Катула Цезаря. Вот тут я повеселюсь!.. Так собирайся домой и не забудь навестить меня в Смирне, Луций Корнелий! Мне нужно расспросить у тебя кое о чем, я ведь собираю материал для моих будущих биографий.