Бита за Рим (Венец из трав) - Колин Маккалоу

Старейший из послов, сидящий в переднем ряду, царственно кивнул головой:

— Я, Луций Корнелий Сулла. Мое имя Оробаз, я сатрап Селевкии-на-Тигре. Я уполномочен передать сожаления царя царей, Митридата Парфянского, что время и расстояние не позволили ему присутствовать на этой встрече.

— Ныне он пребывает в своем летнем дворце в Экбатане, не так ли? — осведомился Сулла.

Оробаз не мог скрыть удивления:

— Ты хорошо информирован, Луций Корнелий Сулла. Я не предполагал, что это известно Риму.

Сулла чуть подался вперед, сохраняя свою величественную позу:

— Сегодня мы здесь творим историю, о Оробаз! Впервые здесь встретились послы царства Парфянского и Рима. Это тем более символично, что мы встретились на реке, которая служит границей двух миров.

— Ты прав, мой господин Луций Корнелий Сулла, — проговорил Оробаз.

— Не «господин», просто — Луций Корнелий. В Риме нет повелителей и нет царей.

— Мы наслышаны об этом, но находим это странным. Вы следуете греческому образцу. Но как достиг Рим своего могущества, не имея верховного владыки? У греков было множество государств, которые воевали между собой. Поэтому грекам не удалось достичь могущества. Каким образом это удалось вам, Луций Корнелий?

— Рим — наш верховный владыка, хотя мы и представляем его в женском образе и говорим о Риме как о царице. Греки подчиняли свою жизнь идеалу. Вы подчиняете ее одному человеку — вашему царю. Мы, римляне, поклоняемся Риму, и только Риму. Мы не преклоняемся ни перед одним человеческим существом. Один лишь Рим — наш идеал, наш царь, наш бог. Каждый своими успехами преумножает славу и богатство Рима. Мы почитаем священным место, о Оробаз. Не идеал. Не человека. Человек рождается и умирает, его существование бренно. А идеалы меняются с переменой философских течений. Но место на Земле вечно, пока люди, живущие там, заботятся о его процветании и умножают его богатства. Я, Луций Корнелий Сулла, — великий римлянин. Но после моей смерти все, что я сделал, послужит славе моего Рима. Я здесь сегодня говорю не от своего имени и не от имени другого человека. Я здесь от имени Рима! Если мы заключим договор, он будет храниться в храме Юпитера, старейшем храме Рима. И это будет не моей заслугой, а вкладом в могущество Рима.

Его слушали, невольно пытаясь понять чуждые восточной натуре идеи, ибо греческая речь Суллы была яркой и внушительной.

— Но место на Земле — это просто собрание предметов! — возразил Оробаз. — Если это город, то он — собрание зданий; если святилище — собрание храмов; если местность — собрание деревьев, полей и скал. Как может нагромождение зданий, называемое Римом, вызывать подобные чувства, вдохновлять на подобные деяния?

— Вот Рим, о Оробаз! — Сулла тронул жезлом белизну мускулистой руки. — Вот Рим, — он отогнул полу своей тоги, чтобы все увидели резную букву X, соединяющую ножки кресла, и, обведя взглядом присутствующих, заключил: — Я — Рим… И так же может сказать любой человек, считающий себя римлянином. Истоки нашей славы восходят к прошлому тысячелетию, когда троянский беглец Эней ступил на латинский берег и положил начало нации, которая и основала Рим шестьсот шестьдесят два года назад. Некоторое время Римом правили цари, пока римляне не восстали против того, чтобы кто бы то ни было ставил себя выше страны, которая его вскормила. Нет римлянина могущественнее, чем сам Рим. Рим взрастил великих людей. Но все их дела — во славу Рима. И клянусь, о Оробаз: Рим будет стоять и процветать, пока римляне ставят Рим выше себя, выше ценности своего существования, выше своих детей, выше своих достижений и личных достоинств… Пока римляне ставят Рим выше человека, выше идеала.

— Но монарх как раз воплощает все то, о чем ты говорил, Луций Корнелий, — возразил Оробаз.

— Цари считают себя ближе к богам, чем все прочие люди, — ответил Сулла. — Некоторые даже мнят себя богами. Цари сосут соки из страны. Рим заставляет римлян служить стране.

Оробаз поднял руки:

— Я не могу понять тебя, Луций Корнелий.

— Тогда давайте перейдем к цели нашей встречи, о Оробаз. Это исторический момент. От имени Рима я предлагаю вам заключить договор: все земли к востоку от Евфрата остаются в ведении царя Парфянского; все земли к западу от Евфрата — под римским протекторатом и управляются людьми, действующими от имени Рима.

Оробаз поднял свои косматые седые брови:

— Ты имеешь в виду, Луций Корнелий, что Рим желает править всеми государствами к западу от Евфрата? Что Рим может сместить правителей Сирии, Понта, Каппадокии, Коммагены и других?

— Вовсе нет, о Оробаз. Рим желает стабильности для земель к западу от Евфрата. Мы не допустим, чтобы правители одних стран расширяли свои владения за счет других, и защитим незыблемость границ. Знаете ли вы, зачем я здесь?

— Не вполне, Луций Корнелий. Мы получили сведения от нашего вассала, царя Тиграна, что ты идешь на него со своей армией. Но мы так и не поняли, почему твоя армия, в таком случае, не предприняла никаких действий. Не мог бы ты объяснить нам все это?

— Рим намерен поддерживать статус-кво в Малой Азии и очень озабочен тем, что некоторые правители на востоке посягают на независимость других. Царь Митридат Понтийский имеет виды на Каппадокию и другие области Анатолии, включая Киликию, которая добровольно отдала свою судьбу в руки Рима. Но ваш вассал Тигран поддержал Митридата и напал на Каппадокию, — ответил Сулла, не обращая внимания на протесты Тиграна.

— Я слышал об этом, — проронил Оробаз.

— Я верю, что немногое ускользает от внимания царя Парфянского и его сатрапов, о Оробаз! Однако, сделав за царя Митридата эту грязную работу и вернувшись в Армению, царь Тигран больше не нарушал границ своих владений. Моей печальной обязанностью стало выдворение царя Понтийского из Каппадокии. Однако я не мог счесть свой долг выполненным, пока не увиделся с царем Тиграном. Поэтому я вышел из Эзебии Мазаки для встречи с ним.

— С целой армией?

— Конечно! Дорога неизвестна мне, и просто ради предосторожности я вынужден был обезопасить себя. Мои солдаты очень дисциплинированны и на всем пути никого не убивали, не грабили, не разрушали и даже не топтали поля. Всю провизию мы покупали. Моя армия — это моя охрана. Я дорожу своей жизнью, о Оробаз. Моя карьера еще не достигла зенита; я поднимусь выше. Поэтому и Рим, и я сам вынуждены принять меры для моей охраны.

Оробаз дал знак, что хочет говорить:

— При мне находится один халдей, Набополассар, астролог и прорицатель. Позволь ему поглядеть на твое лицо и твою руку: мы хотим проверить, действительно ли ты такой великий человек. Мы, в Селевкии-на-Тигре, верим каждому его слову.

— Пусть ваш прорицатель изучает мои ладонь и лицо сколько угодно! Желаете проделать это немедленно? Прямо здесь или мне надо идти куда-то? — безразлично пожал плечами Сулла.

— Оставайся на месте. Набополассар сам подойдет к тебе.

И он сделал кому-то знак.

От толпы парфян отделился человек, одетый и выглядевший так же, как и остальные, прошел к подиуму, протянул руку, взял правую ладонь римлянина и долго что-то бормотал, водя по ней пальцем. Затем пристально поглядел в лицо Суллы. Проделав эти манипуляции, он стал пятиться, пока не сошел с подиума и не достиг рядов сидящих парфян, и только тут повернулся спиной к возвышению.

Речь прорицателя длилась несколько минут. Оробаз и сидящие рядом слушали внимательно, но с бесстрастными лицами. Наконец Набополассар снова обернулся к Сулле, склонился до земли и бесследно исчез в толпе.

Сердце Суллы подскочило и застучало от радости: халдей поклонился ему, как великому человеку, как царю.

— Набополассар сказал, — проговорил Оробаз, и в его голосе зазвучали новые нотки, — что ты величайший из людей, что никто не сможет соперничать с тобой в течение твоей жизни на всем пространстве от реки Инд до Западного океана. Он рискует своей головой, поставив тебя даже выше великого царя Парфянского. Поэтому мы верим ему.

— Можно продолжать переговоры? — спросил Сулла, не меняя позы и тона, хотя даже Тигран теперь взирал на него с благоговением.

— Пожалуйста, Луций Корнелий.

— Хорошо. Я еще не объяснил, что именно я собирался передать царю Тиграну. В двух словах: я сказал, чтобы он оставался на восточном берегу Евфрата и не содействовал своему тестю Митридату Понтийскому в его преступных замыслах относительно Каппадокии или какого-либо еще царства. Сказав ему это, я повернул обратно.

— Ты полагаешь, Луций Корнелий, что планы царя Понта не ограничивались только Анатолией?

— Я думаю, его аппетиты простираются на весь мир, Оробаз! Он уже полновластный владыка восточного побережья Понта Эвксинского от Ольвии до Колхиды. Он умертвил всех правителей Галатии и по крайней мере одного царя Каппадокии. Я уверен, что это он спланировал нападение Тиграна на Каппадокию. К тому же расстояние между Понтом и Парфянским царством гораздо меньше, чем между Понтом и Римом. Поэтому, имея в виду все сказанное ранее, царь Парфянский должен бдительно следить за царем Понта, пока у него такие планы, а также — за царем Армении, своим подданным. — Сулла дружелюбно улыбнулся Оробазу и, чуть подавшись вперед, заключил: — Это все, о чем я хотел говорить.