Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

и я ответил обиженно:

— Короче не умею. — И замолчал.

Почувствовал ли Фомич мое настроение, догадался ли о нем, но только ответил спокойно и благожелательно:

— Я слушаю вас. Только учтите, через десять минут мне звонить по этому делу в Дальневосточный.

Значит, уже вместо недели — десять минут. Ну, теперь ясно: на Фомича идет нажим по всему фронту.

— Так вот, оператор нарушил технологический цикл очистки, и стоки прорвались в Алгунь.

— Выводы? — бесстрастным голосом спросил Колобаев после долгой паузы.

— Надо разобраться во всем, Андрей Фомич. Наказать стрелочника проще всего.

— Главную вину всегда несет руководитель. И вам от этого никуда не уйти, — жестко отрезал Колобаев. — Разбирайтесь, но особенно не тяните. И держите меня в курсе.

Я положил трубку на рычаг, снова потянулся к пузырьку с валерьянкой, но передумал. А что в конце концов я теряю? Цепляюсь за это кресло, похоже, начиненное динамитом, и к нему еще с разных сторон подведены тлеющие бикфордовы шнуры…

Вспомнил о том, что в приемной меня ждет председатель завкома, пригласил его.

— Игорь Сергеевич, а как же митинг? Будем отменять?

— Это еще почему?

— Ну… — замялся он. — Такие неприятности.

— А вы как считаете?

— Это палка о двух концах, — с подъемом начал он. — С одной стороны, конечно, радостное событие, а с другой… — Стеблянко растерянно замолчал.

Вечная его присказка мне надоела, он искал диалектику там, где ею и не пахло. Пора бы остановиться, ухватиться за один конец палки, а не метаться из стороны в сторону.

— Ну, ну, — поторопил я председателя завкома. — Что с другой, объясните.

— Пятно легло на комбинат, — выпалил он. — И все об этом знают.

— Пятно, дорогой Николай Остапович, легло на меня и на вас, на руководителей комбината. Нам с вами и отвечать. А зачем портить настроение другим? Так?

— Так-то оно так, — тяжело вздохнул Стеблянко.

Ну, подумал я, дожили! Скоро собственной тени будем бояться.

Работать с ним было нелегко. Я не помню случая, чтобы Стеблянко принял решение сразу; прежде чем сказать «да» или «нет», он подолгу консультировался, уточнял, утрясал и даже, подписав какую-нибудь бумагу, казалось, готов был тут же аннулировать свою подпись. Меня эта нерешительность выводила из себя, и даже если в сомнениях Стеблянко содержалось рациональное зерно, я с маху отбрасывал его колебания, решал вопрос в приказном порядке. Впрочем, таких случаев, когда мне стоило бы прислушаться к доводам председателя завкома, кажется, было не очень много. Чаще его приходилось подталкивать, тормошить. В прошлом году, например, был такой случай. При парткоме создали комиссию по контролю за деятельностью администрации, Стеблянко возглавил бригаду по проверке внедрения новой техники. Надо было видеть, с каким почтительным лицом, ступая чуть ли не на цыпочках, крутился Стеблянко вокруг моего стола!.. Странное было у меня состояние: с одной стороны, приятно, когда тебе смотрят в рот и дают понять, что на комбинате все прекрасно и что жена Цезаря вне подозрений… Но, с другой стороны, я-то знал, что дела обстоят не блестяще, они были изрядно запущены и тогда, когда я работал главным инженером, а теперь, после того, как в это кресло сел Черепанов, новая техника вообще внедрялась через пень колоду. И в конце концов я был готов принять половину шишек на свою голову, разделить вину с Вадимом, лишь бы он наконец взялся за ум; одно дело — мне выяснять с ним и без того сложные отношения и совсем другое — когда замечания высказывает авторитетная партийная комиссия. Я, как мог, наводил Стеблянко на след, подсказывал «узкие» места, но он свел все к сущим мелочам, и бригада сообщила о результатах проверки под звон фанфар.

При всем том Стеблянко был беспредельно добрым человеком. Должность у него не из завидных: от него требовали путевок, квартир, мест в детских садах, но он умудрялся сохранять удивительное спокойствие. Злые языки уверяли, будто председатель завкома не отказал еще ни в одной просьбе. Выполнял он, понятно, далеко не все свои обещания, но это уже другое дело, главное, что просители выходили от него обнадеженные.

Я задумался и не сразу заметил, что Стеблянко все еще не ушел, терпеливо ждет от меня каких-то слов, кротко смотрит своими умиротворенными голубыми глазами.

— Ну! У вас еще что-нибудь?

— Может, все-таки посоветоваться в горкоме? — жалобным голосом спросил он.

— Николай Остапович!.. — укоризненно взглянул я на него.

Стеблянко смотрел с видом обиженного ребенка, которого взрослые никак не хотят понять.

— Не помешаю?

В кабинет заглянул Ермолаев. Ну, слава богу, наконец-то! С завистью окинул взглядом подтянутую худощавую фигуру. Ему уже далеко за тридцать, а выглядит словно юноша; мысленно вместо финского костюма я представил его в форме курсанта — с поблескивающими погонами и ярко начищенными пуговицами, она очень бы ему пошла…

Чтобы полностью успокоить Стеблянко, снять у него камень с души, я решил посоветоваться с Володей.

— Вот Николай Остапович сомневается, стоит ли проводить митинг. Про рыбу ты уже слышал, наверное?

— Слышал, слышал. — Ермолаев нахмурился, потер ладонью щеку. — А что, разве одно исключает другое? Или у нас уже отобрали Знак качества?

— Нет, конечно, — зачастил Стеблянко. — Но, понимаете, настроение у людей будет явно не то. И вообще…

— А вы, как председатель завкома, обеспечьте хорошее настроение, — пошутил Ермолаев, и я понял, что вдвоем мы успокоили-таки Стеблянко.

— Чайку бы горячего! — мечтательно произнес Володя.

— Можно и чайку. Но если потерпишь минут пятнадцать, тогда мы подкрепимся основательно. Я закажу обед.

«Закажу» — сказано, конечно, слишком громко. Галя звонила в столовую, и официантка приносила еду в судках. Не берусь утверждать, что все два года, изо дня в день, я питался регулярно и все же старался в середине дня пообедать. Иначе ноги протянешь. Когда при мне заходит разговор о гастритах, колитах, язвах, я всякий раз думаю, что и мне приходится расплачиваться за здоровый желудок —