Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

видом заговорщика подмигнул мне.

Я остановил Кандыбу, сказал, чтобы тот позвонил по телефону, попросил принести все, что нужно, и спросил Барвинского взвинченным голосом:

— А что же вы, Михаил Борисович, не подготовились? С вами, оказывается, нельзя вести деловых разговоров. Трестовские объекты не знаете… Зачем же я вас… — чуть было не сказал «вызвал», мысленно поправился и произнес: — Пригласил?

Барвинский переменился в лице.

Нюанс этот действительно был существенным. Я не имел права «вызвать» управляющего трестом — он лицо автономное, и в городской табели о рангах стоял если не наравне со мной, то всего лишь на ступеньку ниже. Целлюлозно-бумажный комбинат и строительный трест — два головных, как говорят, предприятия. Вместе с Барвинским мы являлись членами бюро горкома, вместе подписывали трудовые рапорты, и хотя я понимал прекрасно, что моя роль главнее, что Таежный — это прежде всего комбинат, всячески старался подчеркивать наше с Барвинским равноправие, соблюдать субординацию. Особенно после того, как стало ясно, что дружеские отношения между нами не сложатся. Вот с Черепановым, как только тот перешел в новое качество, стал главным инженером, Барвинский сошелся сразу. Родство душ, что ни говори, — оба жизнелюбы, эпикурейцы, да и работники одинаковые: сделают на копейку, а шумят на рубль.

Вошла Галя, положила перед Кандыбой несколько растрепанных папок с документами. Тот придвинулся поближе к Барвинскому, и они принялись что-то подсчитывать вслух. Наконец, когда спор зашел в тупик, вмешался Чантурия:

— А может, так сделаем… Общественность, комсомол привлечем. Субботники организуем.

— Тут специалисты нужны, — возразил я.

— А специалисты направлять работу станут, координировать.

Барвинский брезгливо поморщился:

— Самодеятельность какая-то!

— Хуже все равно не будет, — оживился Кандыба.

Два строительных босса продолжали переругиваться, а я никак не мог поверить, чтобы положение было совершенно безвыходным, сколько бы ни рассказывали они о лимите и фондах. Мне, что ли, на комбинате легче? Эх, забрать бы все строительство в свое подчинение — нашлись бы и цемент, и стекло, и все, что нужно! А сейчас я чувствую себя беспомощно, кажется, будто меня обманывают среди белого дня. И я оборвал спор на полуслове:

— Кончаем базар! Значит, так: Дом культуры сдаем к Восьмому марта. Сделаем женщинам подарок…

— И женам, которые будут там работать, — вполголоса вставил реплику Барвинский. Она была вроде бы невинной, но произнес он ее так, что только глухой не заметил бы шпильки по адресу Люси, а заодно и по моему адресу. Я оставил слова без внимания и продолжал:

— До Нового года, пока нет фондов, сделаем так, как предложил Гурам Шалвович. А с первого января…

— С третьего, — так же негромко поправил меня Барвинский.

— С первого января, — с нажимом повторил я, — беру строительство под личный контроль. А сейчас обязываю Кандыбу раз в неделю информировать меня о ходе работ. Как, Михаил Борисович, согласны?

Тот передернул плечами:

— Хозяин — барин. Вы заказчик…

В его ответе, собственно, ничего обидного не было, и мы расстались бы с миром, если бы я не вспомнил две прежние реплики. И если бы не его вальяжность, которая особенно раздражала меня сегодня. Я переводил взгляд с Кандыбы на Барвинского, видел загнанного, затурканного трудягу, который ишачит, пока тот барин только подтяжки распускает, прислушивается, как урчит у него в животе высококалорийная пища, и хотя чувствовал, что нужно молчать, иначе сорвусь, а срываться перед такими людьми, как Барвинский, не стоит — слишком дорогое удовольствие, все-таки не удержался:

— А кто вы, милейший? Я заказчик, а вы? Заезжий гастролер? Вольнонаемный? Чем без нас, без комбината, вы занимались бы? Планетарий строили? Велодром? Ночной бар? Да вас разогнали бы в два счета!

Розовое лицо Барвинского налилось кровью, стало пунцовым. Он застегнул пуговицу пиджака и, приподнявшись в кресле, сказал возмущенно:

— Вы что себе позволяете?

На минуту я заколебался, а потом решил, что если сейчас, в присутствии подчиненных, уступлю, Кандыба вообще будет ходить перед этим хлыщом на задних лапках. Нет, надо поставить его на место!

— А я не церемониймейстер, — сказал подчеркнуто спокойно. — И думаю не об условностях, а о деле.

— Ну что ж, — с угрозой произнес Барвинский, — мы перенесем этот разговор в другое место.

Когда управляющий трестом закрыл за собой дверь, я испытующе посмотрел на Гурама и Кандыбу. Чантурия сидел притихший, кажется, он мечтал как можно скорее испариться из кабинета, хотя бы через форточку. Вот натура — не только не любит в драках участвовать, даже присутствовать не хочет, норовит спрятаться в кусты. Кандыба печально смотрел перед собой в одну точку. Я подошел к нему:

— Как, Тимофей Филиппович, дожмем мы этого борова?

Тот постучал ладонью по затылку:

— Вот он где у меня! И стенокардия моя от него!

— А это, Тимофей Филиппович, напрасно. Пускай лучше он стенокардию наживает. А ты нервные клетки не расходуй, дави на него методически и упорно. Я тебе — втык, а ты заземляй его на Барвинском. Не слезай с него. Не стесняйся. Звони по три раза в сутки, пускай он голоса твоего боится!

Я остался в кабинете один. Посмотрел в окно: все льет и льет. Облака шли низко над землей, цеплялись за широкую горловину ТЭЦ с красной поперечной полосой. Скорее бы снег! Я вспомнил прошлогоднюю поездку в Правдинск, звонкую подмосковную зиму. Несколько дней землю засыпало крупными влажными хлопьями, потом снегопад прекратился и установились сухие морозные дни. Меня поражало, что в декабре небо редко бывало с утра голубым — у горизонта оно слегка розовело, а чем дальше от низкого металлически блестящего диска солнца, тем больше было затянуто белесой, пепельной дымкой, словно где-то высоко натянули гигантскую кисею. Но это утром, а к полудню краски приобретали свежесть и сочность, и вот уже в середине небосвод отдавал голубизной, которая потом разливалась к горизонту. Тяжелый снег уже успел осыпаться с деревьев, и теперь ветки были покрыты налетом сухой крупчатой изморози — она была удивительно похожа на иней, который в сильные морозы намерзает на шарфах и меховых воротниках. Скорее бы