Другие цвета - Орхан Памук

Они разбегались не потому, что боялись заболеть раком от табачного дыма, их пугал сам курильщик. Намного позднее я понял, что моя сигарета воспринимается как признак безволия, бескультурия, беспорядочного образа жизни, безразличия к себе, короче говоря, как признак самого страшного греха в Америке — неуспеха. Один знакомый, который заявлял, что за пять лет в Америке изменился с головы до ног, не избавившись при этом от турецкой привычки давать всему определение и создавать бессмысленные теории, говорил мне, что в Нью-Йорке всех людей можно разделить на два класса: курящие и некурящие. Заметить какие-либо следы серьезной классовой борьбы между ними оказалось трудно, кроме того, что первые носили вместе с пачкой сигарет нож или пистолет и иногда грабили в темных переулках, а иногда и среди белого дня вторых, с опаской ходивших по улицам. Напротив, пресса и телевидение старались изо всех сил, чтобы два этих класса объединились благодаря сигаретам, стоимость которых в каждом квартале и каждом магазине была разной, их рекламе и обществам по борьбе с курением. Актеры из рекламы сигарет напоминали не настоящих курильщиков, а, скорее, тех успешных, разумных, сильных, волевых и красивых людей, которые не курили никогда. И в то же время постоянно звучали счастливые истории о том, как кто-то бросил курить и перешел из класса курящих в класс некурящих.

Этот мой знакомый, изменившийся с головы до ног, сказал, что тоже вступил в такое общество, чтобы бросить курить. Бросив курить, он в первые дни страшно мучался без сигарет, и однажды, поняв, что больше не выдержит, позвонил по телефону доверия. Нежный и полный сочувствия голос рассказал ему, как он будет счастлив, когда избавится от зависимости, что нужно стиснуть зубы и еще немного потерпеть; и когда мой знакомый рассказывал мне, как голос сообщил ему, что в его страданиях заключен особый, почти священный смысл, он совершенно не улыбался. А я закурил сигарету, вызывавшую у него панику и принижавшую меня в его глазах. Теперь я знаю, что темнокожих тунеядцев, которые выпрашивают сигареты на Мэдисон-авеню, все жалеют не потому, что у них нет денег купить сигареты, а потому что они курят: значит у них нет воли, а значит, они ничего особенного от жизни не ждут. Если человек курит, то нет ничего удивительного в том, что он стал попрошайкой. Жалость в Нью-Йорке постепенно выходит из моды.

В Средневековье верили, что Бог посылает на землю чуму, чтобы отделить виновных от невинных, грешников от праведников. Можно предположить, что часть заболевших чумой были не согласны с подобным взглядом, и можно также понять, почему американским курильщикам так страстно хотелось доказать, что они на самом деле — добропорядочные граждане. Когда на каком-либо мероприятии или в офисе осуждаемые обществом курильщики собираются вокруг пепельницы в отведенном для курения углу или специальной комнате (если таковая существует в принципе), они всегда говорят о том, что уже бросают курить. На самом деле все они — хорошие, добропорядочные граждане, но так как они жалеют, что поддались этой привычке из-за безволия, отсутствия культуры или неудач, то считают, что это дело времени. У каждого в уме точная дата, когда он покинет ряды преступных грешников: когда кончится ссора с возлюбленной, когда будет дописана диссертация, которую все никак не закончить, или когда будет найдена работа, он забудет об этой проклятой привычке и вступит в ряды счастливых, разумных американцев. Некоторым неудобно просто стоять рядом с пепельницей, и они пытаются доказать окружающим, что не виновны в совершенном преступлении: они говорят, что обычно не курят, только когда нервничают; что курят очень слабые сигареты, в которых мало никотина и не больше трех в день; и что у них — как видите — нет с собой даже спичек или зажигалки.

Но среди тех, кто живет во грехе, обязательно найдутся такие, кто предаются ему с радостью. Я встречал успешных, образованных, счастливых и волевых людей старшего поколения, слишком пожилых для того, чтобы бросать курить, которые спокойно смирились с тем, что курение может принести им смерть. Некоторые из них, забыв о смирении, воевали со своими успешными и молодыми руководителями, запрещавшими курить на рабочих местах, утверждая, что это ущемляет их свободу. Помню, как однажды мы сидели в каком-то ресторане с одним писателем намного старше меня и, глядя на рекламу сигарет на крыше проезжавших мимо желтых такси, долго говорили о наших пред почтениях в марках сигарет. Он тоже курил, как говорят в Италии, «как турок». Подобно тому, как праздные аристократы обсуждают редкие марки вин, мы говорили о грубом вкусе длинных сигарет «Camel» или тонком, приятном вкусе коротких «Kent», и мне показалось, что мы отважно наслаждались нашим грехом: нью-йоркская идеология курения в чем-то претендует на роль религии — впрочем, как и каждая идея, которая увязывает любовь к жизни со страхом смерти.

42-я УЛИЦА

Когда закапал дождь, темнокожие продавцы, торговавшие на 5-й авеню беспроводными телефонами и преемниками, скрылись из виду.

Они встретились на углу, быстро зашагали на юг, совершенно не разговаривая, и вошли в первый попавшийся дешевый ресторан. Внутри пахло едой и прогорклым маслом. Параллельно стойке стояли ряды столов и скамеек, обитых красной тканью. Мужчина снял с себя старое пальто и, аккуратно сложив, положил его к стене на скамейку, куда сел сам. Женщина тоже села, сняла пальто. На одном из высоких стульев у стойки дремал старик, укрывшись спортивной газетой.

— Не вешай сюда сумку, — сказал мужчина женщине. — Если кто-нибудь схватит и убежит, до дверей его никто не поймает.

Женщина задумчиво смотрела в меню. Обоим было около тридцати. Когда мужчина стал нервно искать сигареты, женщина сняла сумку, которую она повесила на спинку скамьи, и положила на пальто.

— Плохо. Им больше не нужны пуговицы, — сказала она затем.

— Как это не нужны?

— Они еще не смогли продать те, что я сделала.

— Тебе заплатили?

— Половину.

— А серьги?

— Ни сережек им не надо, ни пуговиц.

То, что она называла пуговицами, на самом деле было браслетами. Она делала разрисованные деревянные браслеты и сережки и продавала их какой-то ведьме торговке по два доллара за пару. Она уже не помнила, почему она называла браслеты пуговицами, наверное, потому, что они и в самом деле были похожи на пуговицы.

— Ты считаешь, я должна найти работу? — спросила женщина.

— Ты же знаешь, что не сможешь работать, — ответил мужчина. — Тогда ты не сможешь рисовать.

— Мои картины никто еще ни разу не купил.

— Купят, — сказал мужчина. — Давай позвоним Барышу? Он хотел увидеть твою мастерскую.

Барыш был их старым университетским другом из Стамбула. Сейчас он приехал в Нью-Йорк на встречу с представителями одной компьютерной фирмы.

— Думаешь, он что-нибудь купит? — спросила женщина.

— Он же сказал, что хочет посмотреть. А зачем ему просто так смотреть?

— Ему просто любопытно, и все.

— Если ему понравится, он купит, — сказал мужчина.

Подошел официант.

— Два кофе, — сказал мужчина. Затем, повернувшись к женщине, спросил по-турецки: — Кофе, да?

— Я хочу еще что-нибудь съесть, — сказала женщина, но официант уже ушел. Они немного помолчали.

— В каком Барыш отеле? — спросил мужчина.

— Он не хотел ничего покупать, — отозвалась женщина. — Он просто хотел посмотреть. Я не хочу ему звонить и просить, чтобы он у меня что-нибудь купил.

— Если он не собирается покупать, почему хочет посмотреть? — спросил мужчина. — Я не думаю, что его обуяла страсть к неоэкспрессионизму, пока он в Стамбуле бизнесом занимался.

— Ему просто интересно, чем я занимаюсь! — сказала женщина. — Хочет посмотреть, где я работаю.

— Он уже наверняка давно забыл.

— О чем?

— О том, про что говорил… О том, что хочет посмотреть на твои картины…

— Он сказал, что не картины мои хочет посмотреть, а мастерскую, — сказала женщина. — Он хороший парень. Зачем мне прибегать ко всяким уловкам, чтобы он купил мои картины, которые в Нью-Йорке не купили?

— Если будешь думать, что всех обманываешь, то никогда не продашь ни одной картины, — сказал мужчина.

— Чем так продавать, лучше вообще никак.

Воцарилось молчание.

— Все так продают, — произнес потом мужчина. — Все сначала продают своим друзьям.

— Я живу в Нью-Йорке не для того, чтобы продавать мои картины старым друзьям из Турции, — сказала женщина. — Я не для этого приехала в Нью-Йорк. Да я и не думаю, что он купит.

— А для чего ты тогда приехала в Нью-Йорк? — внезапно возмущенно спросил мужчина.

Официант принес кофе. Женщина не ответила.

— Для чего ты приехала в Нью-Йорк? — повторил он со злостью на этот раз.