Корона скифа (сборник) - Борис Климычев

— Зачем же? Иностранный шпион, участвовал в банде. Зачем же я буду останавливать такое хорошенькое дельце?

— Ты, Женька, брось! Я сего шведа знаю. Он настоящий ученый и никакой не шпион. Он и так уже настрадался. Давай-ка выпусти его. Иначе и я из кутузки никуда не пойду. Да ты награду на каком-нибудь ином деле заработаешь. А вот буду я новый прииск открывать, тебя в долю возьму, богатым станешь.

— Ну, мне за золотом гнаться не приходится. Я к своей работе прикипел. Ладно, казнить, так казнить, миловать, так миловать! Так и быть, выпущу твоего шведа. Только ты, Философ Александрович, сам проследи, чтобы он побыстрей уехал из Томска. И лучше всего, чтобы он вообще убрался из России в свою Швецию.

— Ладно! Но я хочу выйти отсюда вместе с ним.

— Что ж. Сейчас его приведут.

И вскоре привели Улафа. Одежда на нем была изорвана в клочья, тело все в синяках и ссадинах. Он заметно поседел.

— Ну, как тебе, швед, наша российская наука? — спросил Философ Александрович. Улаф промолчал, Видно, было не до разговоров.

— Идем, швед! Нас отпускают! — сказал Философ Александрович.

— Подождите! — остановил Евгений Аристархович. — Я не могу выпустить господина Страленберга в таком виде. Гаврила Гаврилович! Принесите господину Страленбергу новый костюм.

Охранник Гаврила Гаврилович через минуту вернулся в кабинет с отличным новым гороховым костюмом.

— Нет ли костюма другой расцветки? — невольно спросил несчастный Улаф. На что Гаврила Гаврилович привычно ответил:

— Бери, барин, что дают, у нас не хранцузский магазин.

Вскоре Улаф и Горохов шли уже по Почтамтской. Навстречу им двигалась пышная процессия. В коляске, которая вся была засыпана цветами, ехал угрюмого вида человек. За коляской следовал пожарный оркестр, солнце резвилось на медных касках и трубах. Звучала музыка. Музыканты исполняли попеременно, то старый российским гимн «Коль славен Господь во Сионе», то новый «Боже, царя храни». Обычно оба этих гимна исполнялись в особо торжественных случаях.

Женщины из открытых окон бросали на дорогу цветы, подбрасывали в воздух свои чепцы. Крик «ура» катился от окна к окну.

— Чего орете? — ухватил Горохов за ворот восторженного гимназистика.

— Ивана Алексеевича Комиссарова везут. Из ссылки едет. Каторжник бывший. В Петербурге его сын, Осип Иванович, государя императора спас. Караказов стрелял, а Осип-то руку преступную с пистолетом в сторону отвернул. Вот отец Осипа теперь едет в столицу с почетом.

— Видишь, что творится, шведец? — сказал Философ Александрович. — Героя везут! Россия — страна героев! То герой Севастополя, то герой — не поймешь чего. Каторжник. А его цветами осыпают. Тут и цари, и каторжники, все вперемешку! И сам черт эту Россию не разберет, а ты решил разобраться. Зря!

А вдоль Почтамтской стояли и стар и млад, вытягивали шеи, только бы взглянуть на Комиссарова одним глазком. Ах, ах! Сам государь приказал привезти в Петербург с почетом! Воспитал же такого сына, сумел же! Что? Каков с вида? Ура! Ура!

И Сесилия Ронне, и Верочка Оленева, и Амалия фон Гильзен тоже были в толпе, тоже кричали ура, забыв обо всем на свете. И граф Разумовский стоял впереди всех, у самой обочины дороги, расправляя пышные усы. И когда Комиссаров поравнялся с ним, громко сказал:

— Не выйди твой сын вовремя на прогулку, сгнил бы ты в Сибири! Да и то видно, что рожа твоя бандитская.

Давыдов говорил Сесилии Ронне, Верочке и баронессе фон Гильзен:

— Если вы полагаете, что вы сами сейчас кричите свои виваты, то вы заблуждаетесь, это в вас кричит толпа! Стихия кричит. Она вас захватила целиком и полностью.

В такие минуты человек над собой не властен. Он уже не отдельная частичка мироздания, он часть огромного животного, по имени толпа. Куда качнется это животное, туда и он качнется.

Ваши напряженные мозговые клетки сливаются в единое целое и посылают мощные волны-флюиды, которые летят по земле. И где-то в дальнем море рождается ураган, и где-то в Японии грохочет землетрясение, а в Италии просыпается вулкан. Милые женщины, остыньте, перестаньте кричать, в конце концов, это всего лишь бывший тюремщик…

Весь город собрался возле губернского правления, чтобы посмотреть, как высокое начальство выйдет встречать с хлебом-солью этого бывшего каторжника.

Впрочем, не весь город. Не было в толпе Асинкрита Горина. В последние дни он страдал кровохарканьем. Давыдов не смог вылечить его. Асинкрит вызвал знаменитого доктора Бота. Тот долго простукивал грудь и спину Асинкрита согнутыми пальцами. Прикладывал к груди и спине и слушательную трубку.

В конце концов, велел пить тертый чеснок с медом. И предупредил, что жить Асинкриту осталось месяц, самое большое — два.

— Я своим пациентам никогда не лгу, — сказал доктор на прощанье.

— Доктор, а не могу ли я прожить месяца три-четыре? Я ведь еще не женат, доктор!

— О женитьбе надо было думать значительно раньше.

Теперь Асинкрит остался один в опустевшем доме, Смотреть на этого Комиссарова у Асинкрита не было ни сил, не желания. Асинкрит плакал, пинал стулья и табуретки.

Совершенно обессиленный, он взял банку с медом, спустился по лесенке и открыл заветный подвал. К чему золото, если наследников все равно не будет? Кому завещать его? Не хотелось никому отписывать свое добро. С какой стати?

Асинкрит вскрыл сундук, достал один из мешочков с золотым песком. Насыпал в тарелку несколько пригоршней золотого песка, залил медом, и стал хлебать ложкой. Золотая похлебка с трудом шла в горло.

— Жри, гад! — сказал сам себе Асинкрит. — Осталось два месяца. Жри! Чтоб за это время все золото съел. А то смотри у меня!

Два письма в Швецию

В 1867 году в Стокгольм и в Гетеборг пришли письма из Сибири, из неведомого и далекого города Томска. В Стокгольме пакет был доставлен родителям Улафа Страленберга. Бедные старики уже и не чаяли получить весточку от сына.

Матушка Улафа прижала к письмо к груди и закричала:

— Он жив, жив!

Отец, набив трубку, сказал:

— Я же знал, что ничего с ним не случится, молодой, здравомыслящий человек, не пьяница. Читай, что он там сообщает.

Улаф просил прощения за долгое молчание. Дела сложились так, что он не мог доверять почте, за ним следили местные власти. Переслать письмо с оказией тоже как-то не удавалось.

«Матушка! Вы были неправы, когда говорили мне, что в Сибири я увижу людей на одной большой ноге и с двумя ртами. Да, здесь был один необычный человек, с короткими руками и ногами и огромной головой. Он приблизил меня ко многим тайнам, но и к великому страху тоже. Встреча с ним все же была очень полезной. Она дала новый импульс моим научным исследованиям.