Горячее сердце - Юрий Корнилов

А Федору получить их было необходимо. Прежде всего для себя, чтобы он мог честно и убежденно сказать Ивану Алексеевичу Ухову, Павлу Ивановичу Славину, которых считал своими учителями: да, я разглядел этого человека и понял — это враг, враг не только вчерашний, но и сегодняшний. Но он понимал и другое: так сказать он может только в том случае, когда его обвинение будет признано неоспоримо всеми.

* * *

Федор появился в отделе, как всегда, подтянутым и аккуратным до франтоватости. Колмаков и Паклин заметили, однако, что он заметно осунулся, был молчалив и задумчив. После доклада Ухову он уселся за стол и сосредоточенно занялся папкой Бердышева-Кашеварова, приводя в порядок новые документы.

Покончив с этим, он надолго задумался.

Кашеваров был уверен, что о его прошлом не знают. Кроме того, Федора мучила мысль, что прошлая судимость за кражу была у Бердышева-Кашеварова не первая. Это побуждало к новым поискам.

После обеда Федор доложил свои соображения Ухову. Они сводились к тому, что сейчас, когда Бердышеву-Кашеварову уже можно предъявить серьезные обвинения по его прошлому, дальнейшее содержание его под стражей будет вполне оправдано.

— Я не хотел бы торопиться, — говорил Федор. — Мне кажется, что за Бердышевым-Кашеваровым есть и другие преступления, о которых мы не знаем. Надо попытаться их установить. В общем, прошу еще неделю.

Ухов не торопился с решением. Но он присматривался к Федору, видел его волнение. Заметил и то, что молодой сотрудник охвачен какой-то новой, ранее незнакомой ему, его начальнику, решимостью, решимостью осмысленной. Это был порыв. И Ухов не хотел тушить его своими сомнениями.

— Федор Тихонович, ты пока делай, что наметил, — по обыкновению, просто и буднично посоветовал он. — Что касается срока твоей работы, так ты знай: если возникнет необходимость продлить его, мы что-нибудь придумаем.

Федор вернулся к себе. Пожалел, что ни Колмакова, ни Паклина на месте не было: он хотел посоветоваться с ними. Но и сидеть без дела не мог.

Через час Федор приехал в автомастерские, где работал зять Бердышева-Кашеварова Петр Зырянов. Тот, увидев Федора, казалось, не удивился его появлению. И тогда Федор заговорил с ним просто:

— Я насчет Бердышева к вам.

— Понимаю, — коротко ответил Зырянов.

— Вы когда женились? — спросил Федор.

— А что? — почти растерялся Зырянов. И стал подсчитывать: — Так… Девчошке у нас двенадцать годов… Значит — тринадцать. Выходит — в двадцать шестом.

— Да я не о том… — Федор тоже смутился немного. — Когда вы познакомились с Бердышевым? На свадьбе?

— Нет. Там только тетка была.

— Из Шадринска?

— Нет, из Долматово.

— А когда увидели впервые Бердышева?

— У нее же. Он объявлялся там года через два после нашей свадьбы. Говорил, в Троицке живет, за Челябинском где-то. На элеваторе робит.

— Слушайте-ка, — решил Федор, — поедем к вашей жене. Она дома?

— Где ей быть? Поехали, раз надо, — согласился тот. Спросил: — А бригадир что скажет?

— Не беспокойтесь.

Когда шел этот разговор в автомастерских, в кабинете Славина сидел Ухов.

— Понимаешь, Иван Алексеевич, — говорил Славин, — эти четыре месяца для Григорьева были началом. Уж если говорить правду, он ведь по указочке ходил. И вот встретился: перед ним — враг. Думаешь, это просто для него: вот так, лицом к лицу? — Славин вздохнул. — Спрошу тебя: ты помнишь, когда сам-то первый раз взволновался?

— Было, — отозвался Ухов.

— И я помню… — с каким-то сожалением сказал Славин. — Давненько, правда, было. Нам приказали взять квартиру на Самотеке, это еще в Москве. Все было уже известно: кто там, зачем заседают. Рассчитывать, что такие так просто отдадутся, не приходилось. Взяли мы наших ребят, всего четверых. Мало, конечно, но знали, что ребята смелые. Идем. Вдруг видим — трамвай катит к кольцу… И в это самое время откуда-то парнишка появился, беспризорник, увидел арбузную корку прямо посреди трамвайной колеи. Обрадовался. Наклонился над ней. А трамвай в трех шагах от него уже. И тут наш Ванька — кто его укусил! — метнулся туда, вышиб мальчишку на сторону, а сам попал под вагон. Без ноги теперь… Взяли мы, конечно, ту квартиру. Еще одного насовсем потеряли, да и меня царапнуло тогда… А я потом все время думал не о той квартире, не о себе. Думал о Ванюшке, что из-за того мальчишки без ноги остался…

— Все правильно, — сказал Ухов.

— И я так думаю, — согласился Славин. И не то посоветовал, не то приказал: — Пусть Григорьев сработает сам. Может, как раз сейчас из него чекист и получается.

А Федор делал свое дело. Екатерина Зырянова говорила с ним откровенно. Судьба старшего брата, казалось, мало волновала ее.

— Меня из дома тетка забрала в девятнадцатом году, когда отец умер. С той поры я и жила в Долматово. Афанасий первый раз заезжал в году двадцать четвертом, из Средней Азии, говорил. В городе Чарджоу жил. И тогда у него фамилия была не своя — Тушков или Трушков, не помню точно. Его еще тетка спрашивала, почему такая фамилия. Он сказал тогда, что со своей-то ему жить нельзя. И не стал ничего объяснять. — Она подумала, а потом решилась: — У него и Воробьев фамилия была, это уже в то время, когда колхозы пошли. Из Томска приезжал тогда. Метался, в общем, он все время. Ни кола у него, ни двора. Мы никогда не знали, где он живет, чем занимается. За всю жизнь ни одного письма от него не получали. А в этом году нас здесь нашел, в Свердловске. Через тетку, наверное…

Вечером у себя в отделении Федор записал на отдельный листок все фамилии Бердышева-Кашеварова и города, о которых упоминала Екатерина Зырянова. Адрес Долматовской тетки записал особо, подумал, что придется ехать к ней.

Но дело неожиданно повернулось так, что нужда в дальнейших поездках отпала.

Из тюрьмы сообщили, что Бердышев ведет себя беспокойно и даже спрашивал, почему его не вызывают на допросы.

На другой день Федор решил увидеться с ним.

— Спрашивали? — обратился к арестованному, когда того ввели.

— Так ведь время, — сказал Афанасий. — Хотели решать. Доказывать.

— Вот я и пришел за этим, — стараясь быть равнодушным, ответил Федор. — А вы по-прежнему отрицаете свою вину?

— Отрицай, не отрицай, вы народ упрямый. Власть. Знаю: задумали посадить, так посадите, — рассуждал Афанасий, а Федор видел, как он нервничает, как выдают его глаза, в которых пробивается тревога. Он старался скрывать ее, но не мог. И как обдуманное заранее, стал вдруг торговаться:

— Положим, я возьму эту дохлую попытку на кражу… Сколько мне отпустите: год? полтора?

— Маловато. У вас уже есть одна, за которую недавно отсидели. Наверное, учтут, — сказал Федор.

— А больше все равно не выйдет, — уверенно возразил тот.

— Ладно. Сколько выйдет, столько выйдет, — согласился Федор. — Садитесь, пишите сами, как все было. Да и не мне срок вам определять, на то суд есть. Мое дело обвинительное заключение предъявить. А в нем ни прибавишь ни убавишь.

Афанасий притворно вздохнул: он согласился.

Федор уступил ему место за столом, дал бумагу, чернила. И тот стал писать.

Кашеваров трудился минут тридцать, сорок. Все это время Федор прогуливался по тесной камере, служившей следователям комнатой для допросов.

Наконец Афанасий положил ручку. Подвинул Федору лист, исписанный с обеих сторон.

— Смотрите, ладно или нет?

Федор бегло посмотрел показания. Отдал лист.

— Сойдет. Сразу видно, что не первый раз пишете. Внизу укажите, что написали собственноручно.

Положив лист в папку, Федор велел Афанасию пересесть на табуретку в сторонке. Сам вернулся за стол.

— Так вот, мало вам одной «дохлой кражи», как вы сказали, — начал Федор. — Мало, гражданин Кашеваров…

Кашеваров окаменел. Казалось, в нем умерли все чувства. Он смотрел на Федора, но Федор был почти уверен, что тот в этот момент не видит ничего.

— Это тоже надо доказывать? — спросил Федор Кашеваров.

Вопрос, видимо, помог Афанасию прийти в себя.

— Что доказывать?..

— Что вы Кашеваров. Что семнадцать лет вас ищут, а вы бегаете по России и прячетесь по тюрьмам под чужими фамилиями?

Кашеваров, все еще ошеломленный, не мог выговорить ни слова.

— У меня есть заявление ваших земляков от двадцать второго года, — сказал Федор. — Там про вас все написано. Был я позавчера у них, есть еще люди, которые хорошо помнят и вас, и дела ваши. Если этого недостаточно, могу организовать вам очные ставки с ними. Мостовая близко…

— Не надо! — Афанасий вскинул руки и бессильно уронил их на колени. — Ох, дурак! Ох, дурак!

— Это вы про кого? — спросил Федор.

— Про себя… Ведь сразу почуял неладное, когда у Нюрки взяли! Еще подумал, зачем этот зеленый с лягавым пришел? Зачем на базаре от кражи отказывался?! Сейчас сидел бы спокойно в тюрьме, как человек.