Тобол. Много званых - Алексей Иванов

– Владыка Филофей у тебя тоже гостем был? – насмешливо спросил он и плюнул Пантиле под ноги.

– Старик простил! – крикнул Пантила.

– А губернатор нет, – Емельян отвернулся, разглядывая селение.

Низкие тучи несло над Певлором с севера, из самоедских тундр.

– Бери всё, оставь людей! – Пантила схватил Емельяна за локоть.

Емельян с презрением накрыл лицо князьца своей пятернёй и оттолкнул остяка от себя. Пантила едва не упал, попятившись, но не отступил.

– У них нет вины! – опять закричал он и указал пальцем на связанных. – Гынча не стрелял! Тугыля, Казамай не стреляли!

– А кто стрелял? – лукаво спросил Емельян.

– Ахута Лыгочин! Он стрелял, он всем кричал: давай!

– И где этот Ахута?

– Он сбежал к самоедам! Всё бросил, дочь свою бросил, а сам сбежал!

– Кто его дочь?

– Вон она! Хомани! Её спроси! – Пантила указал на Хомани.

Девчонка стояла у священных нарт возле угла большого дома и в ужасе смотрела на разорение, зажав рот ладонями. На ней был полосатый халат, подаренный Ходжой Касымом.

– Девку возьмите, – приказал Емельян служилым. – И этого тоже, – он хладнокровно кивнул на Пантилу. – Ответят в Тобольске.

Ванька Чумеров и Сафон Дерюга тотчас умело заломили руки Пантиле, а Николка Летёмин побежал к Хомани и цапнул её за волосы.

Часть третья

Вера или воля

Глава 1

Христос в темнице

На Покров день приходились зазимки – землю покрывал первый снег, и жизнь перевёрстывалась с лета на зиму. Хозяева меняли армяки на зипуны, а телеги на сани; по скотным дворам забивали скотину – мясо уже можно было положить в погреба на лёд. В Тобольске служилым выдавали жалованье за год и проводили ярмарку, на которой продавали рожь, овёс, муку, сено, рыбу, убоину, кедровые орехи, живицу, дёготь, мочёную и квашеную ягоду, грибы, хлеб, пиво, травяные сборы, веники и птицу – живую и битую.

На Троицкой площади ставили балаганы, крытые ларьки и прилавки, а то и просто торговали с возов. Толпа гомонила: здесь ругались и смеялись, врали и клялись, хватали за рукава и расхваливали товар. По Прямскому взвозу тянулась бесконечная вереница саней. В чистом, как проточная вода, небе звенели колокола Софии. Ударять по рукам о сделках и божиться на честность мужики ходили в базарную Троицкую церковь, огороженную невысоким заборчиком, чтобы торгующие в раже не выперли на паперть.

Новицкий проталкивался сквозь сутолоку, придерживая треуголку. Он шёл к Ремезовым и за отворотом камзола нёс священное остяцкое покрывало уламу – подарок Хомани для Айкони. Пора было передать его. Но Григория Ильича почему-то обдавало лёгким страхом, словно холодными брызгами. Страшно было увидеть Айкони, ведь опять захолонёт сердце. И страшно было того, что случится потом. Сейчас вроде хмуро на душе, одиноко, но всё же спокойно, а потом начнётся что-то неудержимое. Он это чувствовал. И Новицкий свернул к Троицкой церкви – пусть бог ему поможет.

Народу в храме оказалось немного, но среди молящихся, чуть в стороне, Григорий Ильич заметил митрополита Иоанна и двух монахов. Наверное, владыка зашёл проверить, как здесь готовятся к вечерней литургии. Однако сейчас, тяжело опираясь на посох, Иоанн пристально рассматривал «Христа в темнице». Этот Христос был установлен в правом приделе храма.

Такого в церквях Малороссии не было, «Христов в темницах» Новицкий увидел только в Сибири. «Темница» – узорный деревянный домик с дверкой. За дверкой внутри сидел Иисус, вырезанный из дерева в величину человека. Его терновый венец был сделан из настоящей ржавой проволоки. Иисус скорбно склонял голову; левую руку он положил на колено, а правой рукой прикасается к щеке, словно пригорюнился от грехов людских. Но пугала не «темница», а потрясённое, словно обрушенное лицо Иисуса с высокими скулами и раскосыми глазами: это был не иудей, а вогул или остяк.

«Христов в темницах» со странным упорством творили инородцы-новокрещены. Сибирские митрополиты скрепя сердце разрешали брать этих истуканов в храмы, но велели ставить их где-нибудь сбоку, не на виду. И Троицкая церковь Тобольска тоже никак не могла обойтись без «Христа в темнице». Инородцы приходили на ярмарки Троицкой площади, и для клятв им нужен был свой таёжный Христос поблизости от торга.

Подобные изваяния Григорий Ильич встречал у поляков в костёлах. Понятно, что это было язычество католиков. Христос, Богоматерь и святые есть воплощение света, и они не могут отбрасывать тень, как отбрасывают тень изваяния, поэтому их изображают лишь на плоскости – на иконе.

– Цэ выдол, вотче, – негромко сказал Новицкий владыке. – Выстукан.

– Этот Христос не божий свет, Гриша, а боль человеческая, – ответил Иоанн. – Человек рождается в страдании, и душа рождается в страдании.

Иоанн давно уже слышал зов «Христа в темнице» из Троицкой церкви. Едва владыка впервые увидел этого Христа, так сразу и почувствовал его притяжение, и потом уже не мог просто проехать мимо Троицкой церкви – непременно надо было зайти и поклониться. Суеверие – болезнь души, а темница – болезнь судьбы. Иоанн знал, что его душа тоже больна, – больна страхом перед властителями, и судьба его больна ссылкой в Сибирь, где ему не место. Потому и звал его из «темницы» троицкий Христос. Звал утешить.

– Посмотри, Гриша, на его ноги, – сказал Иоанн.

Деревянные лодыжки Христа были обмотаны тоненькими верёвочками.

– Они ему путы вяжут. Они верят, что он ночью ходит, – прошептал Иоанн. – Куда он ходит, Гриша? К кому? Зачем?

Он видел этого Христа. Встретил его прошлой зимой. Однажды ночью он вышел из своих покоев, чтобы закрыть ставню – из окошка дул сквозняк, и увидел, что во дворе на чурбаке для колки дров сидит деревянный Иисус. Отдыхает. Ему же трудно ходить на негнущихся скрипучих ногах. Иисус со скрипом поднял негнущуюся руку и молча перекрестил владыку.

Григорий Ильич тоже вглядывался в лицо Христа. Этот Иисус вырезан из дерева, словно вышел из леса. Он должен понять беззаконную любовь православного к язычнице. Григорий Ильич перекрестился на «темницу» и начал читать молитву. Пусть таёжный Спаситель поможет ему уцелеть.

Из Троицкой церкви Новицкий решительно зашагал к Ремезовым.

Ворота их подворья были открыты. На дворе стояла Гуня, запряжённая в сани; на передке боком сидел Леонтий, а Петька закрывал ворота коровника.

– Здрав буде, Левонтий, – сказал Новицкий. – Куды зыбрався?

– На ярмарку, куда же ещё, – ответил Леонтий. – Овса докупим, мало Чередов выдал. А ты к батюшке, Гриня?

– Ни, сьогодни до рабочницы вашой – до Акони.

Петька подбежал к саням и боком упал в кузов.