Том 7. Эхо - Виктор Конецкий

Все-таки больше несерьезных разговоров. Они пользуются моей впечатлительностью. Если это болезнь, то болезнь из ряда вон выходящая…

Л. Б

1987

Здравствуйте, Виктор Викторович!

Я взглянула в окно и вдруг увидела синее-синее небо и медленно плывущие белые-белые облака, как будто улыбающиеся. Какое-то восхищение, смешанное с радостью и печалью, сладкой тоской и болью заполнило мою душу и вместе с тем великая благодарность тому, кто все это создал, дал всем людям все необходимое для жизни и не забыл о прекрасном. А мы рвем, топчем, губим. Какое же надо терпение, просто можно поражаться!

Я очень люблю бабочек и божьих коровок. Они приносят счастье и радость. «А слеза катилась на улыбку…»

Осеннему дождю посвящается: Младший братик стихии весенней, Радость тихую людям даря, Я люблю тебя, мелкий осенний, Не грусти, что не любят тебя. Струйки тихие нежность разбудят, Ты не скучен, мой маленький дождь. Почему тебя люди не любят? Ты им вечную песню поешь. В этой песне грустинка немая Неизведанность дарит любя. Ты прости их, бесценность земная, За то, что не любят тебя.

Л. Б.

1990

Февралю. Месяцу моего рождения: Солнце нам поутру улыбнется, А снежинка росой заблестит, А потом все закружит-завьется И метель нам веселье дарит. А зима теплым ветром повеет. Задержись у меня под окном! Вьюга снежная Землю согреет, Мою душу согреет теплом. А морозные зори красивые — Прости, что любили не мы. Тебе низкий поклон от России, Без тебя не бывает зимы.

Л. Б

Перестройка, или пожар в бардаке во время наводнения

Вечер. Январь 1986 года.

Товарищ Чебриков, трагедия страны для меня ясна. Спасибо князю Голицыну. Какой бы князь ни был, а многое объяснил. Я агентам так и написала: князь может быть дворником, да дворник не может быть князем. А чтобы они оба стали равными гражданами своей родины, нужно время. Не торопитесь. И будьте терпимее к князьям, как они были терпимы к дворникам. Не расстреливали дворников только за то, что те придерживались иных взглядов на мир. Я имею в виду лучшую часть дворянства, конечно же.

Да, запомни, Главный Агент: если человек, равно и нация, не смогли утвердить себя в минуту печали, они вряд ли утвердят себя в минуту радости и довольствия. Исходите из этого. Не ждите многого от своей национальной политики.

А президент Америки издерган до пределов. Вы совсем забыли, что он человек. Я вот вас спокойно видеть не могу, а вы рассчитываете на его почти дружеское отношение и понимание. Полегче надо было, сенатор. По-человечески надо было говорить с президентом. А СОИ вас потому раздражают, что не хочется строить свою СОИ. Да и средств нет. Вы так и объясните президенту. Какие могут быть «звездные войны», если это оборонительная система? Мы ведь ракеты на Америку посылать не собираемся? Ну и в чем же дело?

Президент откажется от СОИ, если поймет, что не собираемся. Пока он ничего такого не понял. Пока он видит эдаких веселых, постоянно ускоряющихся людей. Это зрелище — не для грустного человека. А в Америке большинство людей грустных. Именно поэтому они так здорово веселятся.

Вот как мы с вами. Уже больше года снимается квартира в соседнем доме вашими агентами, уже больше года дорогостоящая установка прослушивает мою квартиру, уже около года десятки машин шныряют по городу, уже полтора года я пишу вам свои письма. Такого веселья не знала еще ни одна страна. Нам можно и позавидовать?.

О. В

Апрель 1987 года. Вечер. Ночь.

А в городе полно машин, товарищ Чебриков. И они уже даже не скрывают интереса ко мне. В «рафиках» уже ездят милиционеры. Что-то да будет.

И опять я послушала все ваши песни, товарищ Чебриков. На этот раз Вы постарались. Видно, что и мои магнитофонные пленки прослушиваются прямо по трансляции, во время записи.

Что ж, я сама часто слушаю эти песни. У меня пластинка есть. Мне только одна не нравится. Сами помните, какая.

И снова я услышала, только уже не по телевизору, а по памяти… помните? «Ах, память печали! Зачем меня гонишь от жизни и света в умолкшие дали? Зачем разбудила, зачем воскресила забытых, умерших, ушедших в разлуку? И светят над нами погасшие свечи, и песни звучат, что давно отзвучали… Ах, память печали! Зачем меня гонишь от жизни и счастья на вечную муку?»

Память печали, товарищ Чебриков, тоже дала песню. Это уже пело всего несколько мужчин. Знаете, на суд истории представляют песни сторон. Их и будут слушать. Тогда в донских степных краях Текла-сочилася густая кровь моя. Струилась легка, струилась светла На луку казачьего седла. Наташа! Наташа! Тобой одной душа моя полна. Крови этой цвет — алее нет — Мы вспомним через много-много лет. Для нас и тех была тесна Одна большая родимая страна. Лихие времена. В тугие времена Бросала нас гражданская война. Наташа! Наташа! Тобой одной душа моя полна. Белая акация — красная беда. Об этом не забудем никогда. Забрезжит свет у твоего крыльца. Молчи-молись, не поднимай лица. Свинцовая печать — печать тернового венца — Останется с тобою до конца. Россия! Россия. Тобой одной душа моя полна. Оборванный деникинец наперекор судьбе На палубе грезит о тебе.

Где же здесь имения, международные империалисты и осатанелые полчища банд, товарищ Чебриков? Эти сказки на Васю с Дуней рассчитаны. Да и те не всегда верят. И почему они поют с грустью и добротой, а вы — остервенело? Даже через много лет? Где Вы, товарищ Чебриков? Эй! Я почти не сомневаюсь, что пишу Вам. Вы же видите — я перестала пользоваться связными. Как тогда, в августе.

Так вот почему ты был так печален, отец. Так вот о чем тебе не с кем было поговорить. Так вот почему ты уехал в Донбасс, бросив хорошую работу. Так вот почему ты закопал под вишней в 57-м свой партбилет. Так вот почему ты бросился в ржавую речку. Ты, как мог, ответил на ложь и бездушие.

А Г. кричал на всю кухню, чтобы Чебриков услышал: «Твой отец ведь агентом был, так? Агентом!» Ноябрь 86 года. Да, вроде был после войны сотрудником органов НКВД. Мог после штрафбата и не возвращаться в Россию. Прошел чуть ли не пешком до самого Кенигсберга. Работать и жить на родине. Хотел жить и хотел работать. Не смог примириться. Отец честным человеком был.

Крутя харцызские мосты. Весь мир ушел с тобой. Ну что ж, меня оставил ты на свой последний бой. Я чудом угадала, что ты хотел сказать, отец. По идее, я давно должна была забыть тебя. И я почти ничего о тебе не знаю толком.

Г. вовсю хотел мне помилования. Он считал, что работа отца должна была защитить меня. Отец бросил эту работу, Г. все бросил. Уехал работать на стройку. Будучи трижды контуженным.

А что мы можем выставить против всей этой шумихи, толчеи, машин, отец? Рэкета! Равнодушия! Бравады! Глупости! Только душу, отец. Только собственную душу.

Померяемся душами, товарищ Чебриков?!

Видите, товарищ Чебриков. Простой и умный человек хотел работать. Он не хотел бороться. И он ушел от вас с моста в воду.

Видно, много увидел и услышал в ваших органах. Душа не вынесла.

Так что вы мне елейные сказки с экрана — не надо, Виктор Михайлович. Мне ваши показные простота и принципы не нужны. Где ваша душа зарыта, в каком королевстве, в какой щуке, какое яйцо надо разбить, чтобы ее освободить?!

Мне не надо, чтобы премьер голодал. Мне надо, чтобы он страной правил. Всей страной, а не частью ее, от имени группы людей. На такое управление царь-батюшка был. Стоило ли тогда столько кричать! Я тебе напишу после схватки. А теперь не зови, не проси. Эскадроны бегут без оглядки, Растеряв мертвецов по Руси. Мы у господа бога прощенья не просим. Только пыль да ковыль, только пуля вдогон. И кресты вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон. Я тебе напишу после смерти. А теперь не проси, не зови. Похоронный сургуч на конверте На моей замесили крови. Нас уже не хватает в шеренгах по восемь. Офицерам наскучил солдатский жаргон. И кресты вышивает последняя осень По истертому золоту наших погон.

Моя душа останется с ними, товарищ Чебриков, потому что они тоже встали с обнаженной душой. Я, товарищ Чебриков, перестала верить железным людям. У них и мозги, и душа, и тело железные. С ними страшно, товарищ Чебриков. У меня сердце каменеет, когда я с ними соприкасаюсь. Душа противится. Не подходим, значит, не сошлись характерами.

А грехи сторон мы уже считали, товарищ Чебриков, у Вас на виду, в октябре 86 года. И что-то фортуна засомневалась. Почти полное равновесие.

А в свете сегодняшнего дня — так и не в Вашу пользу.

Так разве они одни? А как сопротивлялось крестьянство! А казачество! Что это за преобразования такие, когда полстраны против? Насильно мил не будешь.

Я не понимаю, чему Вы так радуетесь, товарищ Чебриков. У вас полстраны в подполье, а Вы радуетесь. О комиссарах одна банда моя пишет. А Вы хохочете. Вы-то сами за кого?