Том 7. Эхо - Виктор Конецкий

Снег перестал, и откуда-то с Невы, с залива потянуло запахом соленого песка. Так пахло море в Таганроге, светлое, теплое. Рукою в мокрой перчатке Чехов провел по лбу. Под волосами с детских лет у него сохранился шрам, след неудачного прыжка с мола — подводный камень ранил голову. Давно уже это было… А жить хочется. Очень хочется. И сына.

Он никому никогда не говорил, как хочется ему мальчишку.

Весь трагизм жизненных мелочей и беспрерывной работы, которые отняли и отнимают жизнь, казался бессмысленной, никому не нужной жертвой. Душа будто луженая. Вот взял опять у Суворина триста рублей… Противно просить у старика. Но что поделаешь? Груба жизнь. И сложна.

На круглой афишной тумбе ветер трепал мокрую бумагу. Веселым, подмалеванным глазом косил в лужу красно-синий клоун: «Цирк Чинизелли»… Вот искусство, где сложность жизни разрешено прятать под колпак клоуна… В Мариинском театре сегодня прошла «Кармен»… Мериме говорил Тургеневу, что русская поэзия ищет прежде всего правды, а красота является потом сама собой… Сам Мериме не добрался до правды, только разуверился во всем… А Бизе умер вскоре после того, как первое представление «Кармен» провалилось. Умер освистанным… Вот так. Надо будет завтра телеграфировать в «Ниву», чтобы перевели Суворину триста рублей… И уезжать в Москву…

И вдруг вздрогнул: «Драматическая русская труппа. В бенефисе госпожи Левкеевой. „Чайка“. Комедия…».

Опять полетел снег, шурша по бумаге. Прогудел где-то локомотив.

Чехов кончиком зонта тронул афишу.

Год назад, осенним вечером, он сидел в своем флигеле, смотрел на низкое небо, синие сумерки и блестящую кляксу. Потом написал: «Комедия». Откуда он мог знать, что из-за этого переживет сегодняшний провал… Ведь премьеру дали в бенефис комической толстухи! И вот подбор легкомысленной публики, ожидание веселого развлечения, обман ожиданий, раздражение и…

Вот, собственно, и все. Но за всеми этими внешними причинами кроется… Что, что?

Чехов повернулся и пошел все быстрее вдоль незнакомого узкого канала. Редкие фонари не разгоняли темень. Мокрые деревья касались черными ветвями чугунной ограды. Он шел в коридоре под этими ветками, придерживая разлетающиеся полы пальто. В ботинках хлюпало. Боль в сердце стала утихать и, как всегда после смягчения этой боли, появилось какое-то умиротворенное, приятное тепло в груди. И вдруг показалось, будто разгадка постоянной тоски, неудовлетворенности теперь где-то совсем близко.

Запахло гнилым деревом. Так пахнет в осенних лесах, когда уже сошли грибы. Очевидно, рядом был дровяной склад. Это был знакомый и любимый запах. Он казался странным здесь — среди высоких доходных домов, горбатых булыжных мостовых, над гранитными плитами набережных.

Из-за поворота, мотая мокрыми мордами и отбрасывая за спины пар, показались ломовые лошади. Одна подвода за другой — целый обоз. Загрохотали в ночной тишине ободья колес. Телеги были гружены тяжело — огромными плахами дров. И кони переступали медленно, упрямо влегая в хомуты, и процокивали подковами снеговую кашу на мостовой.

Возницы в мешках, накинутых углом на голову, шли подле телег; молчали, волоча по грязи кнуты, и на ухабах подпихивали плечом наваленные высоко плахи. По всему судя, шли они так издалека, шли долго.

Что-то угрюмое, сдержанное и сильное было в тяжелой, усталой поступи людей и коней, в том, как они брели сквозь темень, грязь и непогоду.

Последняя подвода с хромым мужиком возле задка, гремя ведром, прокатилась мимо. Мужик привычно протянул руку к картузу.

Чехов остановился и кивнул…

1958–1959

~~~

У реки. 2000. АкварельПасхальный натюрморт_. 2000. АкварельПасхальный натюрморт. 2000. АкварельНа трассе Северного морского пути. 2000. МаслоЗимний лес. 2000. МаслоЗакат. 2000. МаслоБабье лето. 2000. МаслоАрхипелаг Каргадос-Карахос. Индийский океан. 2000. Масло«Грачи улетели». 2000. Масло