О черни, Путевые заметки - Карел Чапек

Обитатель шатра свернет свой дом со всем его убранством и роскошью и взвалит на осла, поэтому дом его из текстиля, а роскошь его филигранная. Шатер - вот его замок; он устлан всяческим великолепием и славою, но великолепие это такое, что его можно вынести на спине: оно тканое, оно вышитое, оно вязанное из козьей или бараньей шерсти. Дворцы кочевников - из крашеных нитей, и мавританская архитектура сохраняла изысканнейшую красоту и плоскость ткани. Вот и возводил такой мавр кружевные аркады и вышитые своды и стены, затканные орнаментом. И хоть не мог он скатать Хиральду и вывезти на вьючных мулах, покрыл ее стены ковровым узором и тонким плетеньем, словно сидел, поджав под себя ноги, и всю ее выткал и вышил. И когда потом латинский земледелец с вестготским рыцарем мечом и крестом выгнали восточного кудесника, никто уже не мог стряхнуть с себя этот роскошно вытканный сон; готический estilo florido[стиль флоридо - Флорида направление в испанском готическом искусстве средневековья. (исп.).], ренессансный estilo plateresco, барочный estilo churriguerresco[стиль чурригерреско (исп.).] - все это сплошь архитектурное изукрашивание и вышивание, филигранные позументы и кружева, которые обволакивали, словно в волшебном сне окутывали камень стен, превращая их в причудливо переливающиеся драпировки. Исчез народ, по живет его культура. Страна, самая что ни на есть католическая, так и не перестала быть мавританской.

Все это и еще многое другое вы увидели бы своими глазами на севильской Хиральде.

С Хиральды вам открывается вся Севилья, белая и ясная, так что глазам больно, розовеющая плоскими черепичными крышами, прошитая фаянсовыми куполами и колокольнями, зубчатыми стенами, пальмами и кипарисами, а прямо под вами - огромный, почти чудовищный кров собора: каскады колонн, шпплей, круто изогнутых арок, контрфорсов и башенок, а вокруг неоглядная зеленая и золотая равнина Андалузии, искрящаяся белизной человеческих домиков.

Если глаз у вас зоркий, вы увидите больше того: увидите семьи на дне патио, увидите садики на балконах, на террасах, на плоских крышах - везде, где только можно поставить цветочный горшочек, увидите женщин, . которые поливают цветы или белят беленькой известью белоснежный кубик своего дома, словно весь смысл этой жизни в ее красоте.

Теперь, когда перед нами весь город, заглянем в два места, особенно почитаемых и изукрашенных всеми дарами искусства. Одно из них кафедральный собор. У каждого порядочного кафедрального собора - две функции. Во-первых, он так велик, что порывает все связи с окружающими его домами людей; он стоит среди них, как священный слон среди овец, одинокий и чужеродный - божий утес в гуще людского муравейника. Во-вторых, войти туда-значит сразу же очутиться среди широкого простора, свободно раскинувшегося в утробе города; он шире городской площади, больше базара; из узких улочек, двориков и чуланчиков человеческого жилья вы словно всходите на вершину горы; все эти своды, колонны простор не стесняют, наоборот, еще раздвигают его вдохновенным размахом, оставляя широкую, уходящую в небо пробоину в тесноте средневекового города.

Тут уж дыши полной грудью, вот где тебе раздолье, душа. Вот где во имя божие вздохни с облегчением.

Что там внутри, об этом я уже не буду говорить. Алебастровые алтари и грандиозные решетки, гробница Колумба, резьба, Мурильо, золото и инкрустации, мрамор, барок, ретабло, пюпитры и еще много всяких католических вещей, которые я даже не видел, потому что смотрел на то, что над всем этим - на пять огромных, круто уходящих вверх нефов, на эти божьи корабли, на этот величавый флот, плывущий по сверкающей Севилье; какой груз искусства и культа отягощает борта их, и, несмотря на это, сколько там еще священного и вольного простора!

Второе место - ayuntamiento, то есть - ратуша.

Севильская ратуша снаружи вся расшита рельефами, фестонами и медальонами, гирляндами, колоннами, кариатидами, гербами и масками, а внутри от потолка до пола сплошь покрыта резьбою, балдахинами, позолотой, фаянсом, лепными завитушками и всем добром, какое только могут изготовить мастера всех цехов. Есть что-то помпезное и немного наивное в этом самолюбованье городской общины, в нем что-то от добродушной спесивости бубнового или червонного короля. Эти старые ратуши всегда умиляют меня своим откровенным провозглашением славы и блеска общины; в них, я бы сказал, старая городская демократия воздвигала себе самой трон и украшала его, как алтарь; или - как резиденцию короля.

В наши дни демократия, если и разорится на какойнибудь дворец, то обязательно построит банк или торговый дом. В эпохи менее передовые строили храм и ратушу.

АЛЬКАСАР

Снаружи это средневековая зубчатая стена из голых каменных плит, а внутри - мавританский замок, исписанный стихами из корана и от потолка до пола изукрашенный невообразимыми причудами и чарами Востока. Знайте же, что этот замок из тысячи и одной ночи мавританские зодчие построили для христианских королей. В лето тысяча двести сорок восьмое от рождества Христова (если говорить стилем исторических романов) христианнейший король Фердинанд[Фердинанд II - Арагонский, он же Фердинанд V Католик (1452-1516)-король Арагона с 1472 года. В результате его брака с Изабеллой Кастильской была заключена уния Арагона и Кастилии (1479). Являясь фактически первым королем объединенной Испании, Фердинанд стремился к установлению королевского абсолютизма и опирался на католическую церковь.] в день св. Климента вступил в отвоеванную у мавров Севилью; но совершить этот христианский подвиг помог ему некий Ион аль Ахмар, султан Гренадский, из чего явствует, что религия издавна заключала контракты с политикой. После этого христианский король изгнал из Севильи триста тысяч богом проклятых мусульман по соображениям, разумеется, религиозным и просветительским; но еще целых триста лет потом продолжали мавританские искусники строить христианским королям и идальго дворцы и расписывать стены их своей нежной орнаментикой и куфическими сурами[Куфические суры - главы корана, написанные так называемым куфическим письмом - арабским орнаментальным письмом.] корана, что проливает некоторый свет на вековую борьбу христиан с маврами.

Ну, а если бы мне пришлось описать словами залы, покои и патио Алькасара, я бы взялся за это, как каменщик- сначала навез бы строительный материал: камень, майолику, алебастр, мрамор, драгоценное дерево и целые фуры красивейших слов, чтобы замешать из них стилистический раствор, потом, по-строительски, начал бы снизу, от фаянсовых полов, на которые поставил бы тонкие мраморные колонны, потрудившись больше всего над их основанием и капителью, но особенное внимание обратил бы на стены, облицованные чудесными майоликовыми изразцами, окутанные кружевом алебастра, покрытые нежными, переливчатыми многоцветными арабесками, прорезанные окнами, аркадами, ажурами, павильонами, ахимезами, галереями - целым набором изысканно вычерченных подков, ломаных дуг, кругов и провесов; а надо всем этим раскинул бы потолки, сводики, перекрытия из сталактитов, алебастровых кружев, сеток, звезд, ячеек резьбы, золота и росписи и, проделав все это, устыдился бы своей грубой халтурной работы, ибо так, как это сделано, нельзя описать словами.

Возьмите лучше калейдоскоп и вертите его, пока голова у вас не пойдет кругом от этой нескончаемой геометрии; глядите на водную рябь, пока у вас не начнет мутиться в глазах; курите гашиш, пока свет не заменит для вас нескончаемая череда исчезающих и проступающих образов; прибавьте к этому все, что есть одуряющего, галлюцинаторного, переливчатого, сладострастного; все, что туманит разум; все, что можно сравнить с кружевом, филигранью, парчой, дорогими каменьями, сокровищами Али-Бабы, драгоценными тканями, сталактитовыми дворцами и сладостным сном; и все это прихотливо мерцающее, фантастическое, почти бредовое, разберите вдруг удивительно стройным, аккуратным и строгим рядом, подчините законам какой-то тихой и созерцательной сдержанности, какой-то мудрой мечтательной отрешенности, расстилающей эти сокровища сказок самой тонкой, почти невещественной, неосязаемой пеленой, вздымающейся на легких аркадах. Это непередаваемое великолепие так лишено ощущений рельефности, что становится почти нетелесным, кажется, что это фантом, неуловимый отблеск, упавший на стену. Как материально, как примитивно и тяжеловесно наше искусство по сравнению с этими дивными маврами: оно скорее для осязания, а не для зрения, как будто мы обеими руками держим и ощупываем то, что нам нравится; мы хватаем это сильно и грубо, как свою собственность. Бог знает, какая оторванность, какой чудовищный восточный спиритуализм привел мавританских зодчих к их чисто оптическому чародейству, к этим словно пригрезившимся нетелесным постройкам, сотканным из кружев, блесток, ажура и калейдоскопических образов; это насквозь мирское, чувственное, сладострастное искусство уничтожает самую материю, превращая ее в волшебную дымку. "Жизнь есть сон". И тут вы уже начинаете понимать, что латинский земледелец и римский христианин должны были смести эту слишком утонченную украшательскую расу.