Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

У ворот их встретил Лайсин.

– Батюшка возвратился? – спросила Цзиньлянь.

– Нет, еще не пришли, – ответил слуга.

Женщины остановились у ворот. Цзинцзи пустил на прощанье потешные огни – две огненных хризантемы, орхидею и золотую чару на серебряной подставке.[368] Женщины удалились в дальние покои.

Симэнь Цин вернулся в четвертую ночную стражу.

Да,

Хмельной не заметишь, как спустится тьмаИ месяца серп заслонят терема.

Чэнь Цзинцзи не без умысла заигрывал на прогулке с Цзиньлянь и остальными женщинами, а потом перебрасывался шутками с Хуэйлянь. На другой день утром он в лавку не пошел, а направился прямо к Юэнян. Она отбыла в буддийский монастырь возжигать благовония, и Цзинцзи застал у нее лишь Цзяоэр и Цзиньлянь, занимавших тетушку У. После чаю стоял неубранный стол. Цзинцзи, поклонившись, сел.

– А ты, зятек, хорош, – обратилась к нему Цзиньлянь. – Попросили тетушку Хань проводить, а ты ни с места. Знай, с Хуэйлянь зубоскалит, язык чешет. Хорошо, слуга отвел. С чего это ты так разошелся? Вот придет матушка Старшая, я ей скажу.

– И вы еще меня упрекаете? – начал Цзинцзи. – Да у меня вчера и так поясница не разгибалась. То с вами гулял, то на Львиную да обратно. Посчитайте, сколько пришлось отшагать! Не хватало еще жену басурмана этого провожать. Слуга отвел и очень хорошо. Только прилег, уж рассветает. Едва встал.

Из монастыря возвратилась Юэнян, и Цзинцзи отвесил ей поклон.

– Что это вчера пьяная Хань так ругалась? – спросила Юэнян.

Цзинцзи рассказал, как к Хань забрались воры и украли собаку, как она села средь улицы, заголосила и принялась осыпать всех бранью.

– Утром у ней муж вернулся, – продолжал Цзинцзи. – Задал наверное, хорошую взбучку. Она до сих пор не встает.

– Хорошо, мы ее уговорили и домой отвели, – вставила Цзиньлянь, – а то посмотрел бы батюшка, какая она была.

Юйлоу, Пинъэр, дочь Симэня, а с ними и Цзинцзи пошли пить чай в покои Юэнян. Потом дочь Симэня ушла к себе и обрушилась на Цзинцзи:

– Чего это ты вдруг с Лайвановой женой зубоскалишь, а? Или тебе жить надоело, арестантское отродье? А вдруг отец узнает, ей-то ничего не будет, а тебе умереть спокойно не даст.

В тот день Симэнь Цин долго спал, а как только проснулся, ему доложили о прибытии господина Цзина, назначенного военным комендантом.[369] Симэнь быстро причесался, обвязал голову повязкой и, приодевшись, вышел в залу, где принимал гостя, наказав Пинъаню подать чай.

Тем временем на заднем дворе царило оживление. Хуэйлянь, Юйсяо и Сяоюй играли на семечки. Сяоюй села верхом на Юйсяо и кричала:

– Ах ты, негодница! Проиграла, а теперь увертываешься? Хуэйлянь, поди подержи ее за ногу. Я ей покажу!

– Юйсяо! – крикнул Пинъань, когда игра была в самом разгаре. – Почтенный господин Цзин пожаловал. Меня за чаем послали.

Юйсяо, занятая с Сяоюй, не обращала на него никакого внимания.

– Ну, человек ведь ждет, – торопил слуга.

– Чего ты привязался, арестантское отродье! – заругалась Хуэйлянь. – Нужен чай, так ступай на кухню. Кто у котлов стоит, у того и спрашивай. Мы хозяйкам подаем, а посторонние нас не касаются.

Пинъань пошел на кухню. Там в этот день суетилась жена Лайбао – Хуэйсян.

– Видишь, у меня руки заняты, обед готовлю, а тебя тут за чаем несет, – ворчала Хуэйсян. – Ступай в дальние покои.

– Я только оттуда, – отвечал слуга. – Там тоже не дают. Хуэйлянь говорит, не ее дело – кто у котла, у той, мол, и спрашивай.

– Ишь, сварливая бабенка! – заругалась Хуэйсян. – Она себя к господским покоям причислила. А нам на роду написано у котлов стоять. А тут еще чай вынь да положь. Раз ты меня навек к котлам причислила и ко мне же за чаем посылаешь, так жди дольше. Назло никакого чаю не получишь.

– Давай, скорей, сестрица, – упрашивал Пинъань, – а то господин Цзин давно уж сидит. Задержишься, батюшка ругаться будет.

Пока одна сваливала на другую, прошло немало времени. Наконец Юйсяо вынесла сладости и ложки, и Пинъань подал чай.

Засидевшийся комендант Цзин не раз собирался откланяться, но его удерживал Симэнь. Заметив, что чай остыл и утратил аромат, Симэнь отругал Пинъаня и велел приготовить другой.

– Кто чай заваривал? – спросил Симэнь, как только ушел Цзин.

– На общей кухне заваривали, – отозвался Пинъань.

Симэнь пошел к Юэнян.

– Гостю холодный, дурно заваренный чай подали, – сказал он. – Узнай на кухне, чьих рук дело, да накажи как следует.

– Сегодня очередь Хуэйсян, – подсказала Сяоюй.

– Что, этой уродине жить надоело?! – вспылила Юэнян и велела Сяоюй позвать виновницу во двор. – По плети соскучилась, а? – допрашивала хозяйка вставшую на колени Хуэйсян.

– Я обед варила, – говорила Хуэйсян, – тетушке постное готовила. Некогда мне было, вот чай и остыл.

Юэнян отчитала ее и под конец простила.

– Отныне гостям батюшки чай будут заваривать Юйсяо и Хуэйлянь, – приказала хозяйка. – А на кухне пусть кормят и поят прислугу.

Хуэйсян еле сдерживала гнев. Едва дождавшись ухода Симэня, она выбежала из кухни, и, рассвирепевшая, бросилась к Хуэйлянь.

– Потаскуха проклятая! – закричала она, тыча пальцем в сторону Хуэйлянь. – Ты, конечно, довольна, в хозяйских покоях служишь. Тебе счастье на роду написано, а моя бабья доля на кухне возиться. Меня кухаркой у котлов называешь, ко мне и за чаем посылаешь? Как я, так и ты – обе рис варим. Кто ты есть такая? Сверчок жабу есть не станет. Что ты, что я – из одного теста сляпаны. Ты пока что в женах батюшки не состоишь и нечего зазнаваться! Да если б и состояла, я б тебя не испугалась.

– Что ты болтаешь! – отвечала Хуэйлянь. – Сама кое-как заварила, а я причем? Чего ты на мне-то зло срываешь?

Хуэйсян разозлилась пуще прежнего.

– Потаскуха проклятая! – заругалась она. – Избить меня подстрекала, да не вышло. У Цаев хахаля завела, тоже не удалось. Так теперь сюда заявилась воду мутить?

– Завела? А ты видала? Ну и заткни свой поганый рот! А ведь и тебя, сестрица, девицей непорочной не назовешь.

– Это почему ж? – возразила Хуэйсян. – Ты меня своей меркой не меряй. О тебе и говорить не приходится. Горстью стольких зерен не зачерпнуть, скольких ты мужиков приваживала. Думаешь, никто о твоих тайных проделках не знает? У тебя и к хозяйкам нет никакого почтения, что ж о нас говорить?!

– О каких таких проделках ты болтаешь? Чем я непочтительна к хозяйкам, а? Как ни запугивай, я тебя все равно не боюсь.

– У тебя заступник есть, вот ты и храбришься, – продолжала упрекать Хуэйсян.

Пока они ругались, Сяоюй позвала Юэнян.

– Вот ничтожества проклятые! – разнимая их, кричала Юэнян. – Нет, чтобы делами своими заниматься, так они сцепились! Хотите, чтоб хозяин услыхал? Он вам покажет. Не били вас раньше, изобьют на этот раз.

– Если изобьют, – заявила Хуэйлянь, – то, не будь я Хуэйлянь, если не выпущу тебе кишки, потаскуха. Своей жизнью поплачусь, а с тобой расправлюсь. Вместе отсюда уйдем!

С этими угрозами Хуэйлянь ушла в передние покои. Потом она стала еще надменней. Полагаясь на Симэня, на близкие с ним отношения, Хуэйлянь никого в доме не замечала. Целыми днями просиживала она рядом с Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, дочерью Симэня и Чуньмэй.

Тетушка Фэн привела служанку. Девушку лет тринадцати сначала провели к Пинъэр, а потом отдали Цзяоэр в служанки. Цзяоэр уплатила за нее пять лянов серебром, но не о том пойдет речь.

Да,

Зимней сливы цветы самовольно весну возвещают,Феи ветра Фэнъи настойчивый зов отвергают.Тому свидетельством стихи:Снаружи ликуют бесы, а душу сжигают страсти;Утех ожидает тело, их сладостной жаждет власти.В красивом седле прогулку с утра совершать не худо,А вечером, воротившись, забыться в притоне блуда.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

СЮЭЭ РАСКРЫВАЕТ ИНТРИГУ БАБОЧКИ И ШМЕЛЯ

ЗАХМЕЛЕВШИЙ ЛАЙВАН ПОНОСИТ СИМЭНЬ ЦИНА

Красавицы в саду – букет цветов,

благоуханный, пестрый, свежий,

Порхают на качелях вверх и вниз,

так обольстительны, нарядны.

Добавлены здесь к утренней красе

парчи рисунчатой узоры,

Весенняя истома разлита

и веет ветерок прохладный,

Взошли ростки красавиц-орхидей

у светлых яшмовых ступней;

Как веточка душистая цветет

за занавеской чаровница…

Кто сам растит губительный побег,

тот осмеяния достоин.

В покоях женских нравов чистота,

хоть расшибись, никак не сохранится.

Так вот. Прошел Праздник фонарей и настал День поминовения усопших.[370] К Симэню с утра прибыл Ин Боцзюэ с приглашением поехать за город. Угощал Сунь Молчун.