Ногин - Владимир Архангельский

Два собеседника были ему близки давно — Макар и Иннокентий. Михаила Покровского он знал меньше. Но ему нравился этот приват-доцент за крепкую историческую аргументацию, с которой он выступал и а собраниях по выборам в Думу и ловко разделывал московского меньшевика Череванина и кадета Кизеветтера.

Видимо, Ильич успел обдумать тему, волновавшую Виктора Ногина, хотя все утро у него заседали депутаты II Думы — большевики.

— Ваш вопрос, товарищ Макар, на Четвертом съезде решался теоретически, — сказал Ленин. — Тогда у нас не было опыта. Но мы призвали эсдеков поддерживать стремление рабочих к профессиональной организации и содействовать образованию беспартийных союзов. Правда, мотивы такого решения не были указаны. И получилось, будто съезд высказался за нейтральность профсоюзов и против партийности их на все времена.

— Но смотреть так сейчас — значит давать козырь меньшевикам, — заметил Иннокентий. — А союзов создано уже полтысячи.

— Понимаю, — Ленин задумался, поправил дрова в печке. — Однако был пункт и о том, что членам партии следует вступать в профсоюзы, работать там, связывать их с партией и собирать под знамя социал-демократии.

— Это очень общая формулировка, Владимир Ильич. А сейчас обстановка такая, что союзы легко подчинить нашему идейному руководству. Так и надо ориентировать партию, — сказал Покровский.

Ленин вздохнул;

— Когда пересматриваешь позицию, надо думать и думать, дорогой Михаил Николаевич! Помните, стал я призывать на выборы во вторую Думу, да еще в союзе с левым блоком, и окрестили меня диссидентом. Так и говорят, канальи: «Ленин отныне не чистый большевик, а человек иной веры!» И какое слово подобрали — дис-си-дент!

— Латинисты, мастера на всякие клички, — улыбнулся Иннокентий. — А Ногин прав, Владимир Ильич. Пусть он и набросает проект резолюции. Жаль, нет Ивана Бабушкина, он поддержал бы нас.

Глаза у Ленина сузились, как у старого киргиза:

— А где Иван Васильевич? Уже больше года о нем нет известий.

Дубровинский, Ногин и Покровский переглянулись с недоумением: это был первый случай, когда Ильич не знал о судьбе товарища и друга.

— Он уехал в ссылку три года назад, писал из Верхоянска, в пятом году его видели в Чите. Надя! — крикнул Владимир Ильич. — Кстати, ничего нет о Бабушкине?

Вошла Надежда Константиновна.

— Я запрашивала повсюду, но никто ничего не знает. Остался лишь департамент полиции, но туда нам писать не положено.

— Боюсь, что беда! Непоправимая беда, горе! — грустно сказал Ленин. Он прошелся по комнате, в раздумье постоял у окна. — Берегите себя, друзья! А Виктор Павлович пусть готовит резолюцию. Встретимся еще или здесь, или в Копенгагене.

По возвращении в Москву на конференции рабочих по металлу Макар сумел отстоять хорошее решение: «проводить классовую рабочую политику, резко противоположную политике всех партий, которые защищают интересы капитала».

Союз садовников, рабочие винных складов, портные и булочники проголосовали за признание руководства социал-демократов. Кадеты стали выпускать журнал «Приказчик», чтобы склонить на свою сторону конторщиков и торговых служащих. Макар наладил выпуск журнала «Жизнь приказчика». Он провел дискуссию с кадетами. На стороне поборников либеральной монархии остались лишь средние и обеспеченные слои служащих. А вся беднота, вся многочисленная родня Ваньки Жукова признала руководство большевиков.

Признали руководство эсдеков текстильщики. Настала пора думать об единой крупной забастовке. С этой мыслью и была созвана первая конференция текстильных рабочих центрального промышленного района.

Недели три ушло на поиски подходящего помещения: полиция всячески преследовала домохозяев, которые сдавали квартиры для профсоюзных собраний. По иронии судьбы помог случай. Московский градоначальник начал закрывать дома терпимости в районе Сретенки и Цветного бульвара. «Красных фонарей» развелось там такое множество, что порядочным женщинам было стыдно ходить или ездить по этим улицам поздним вечером. Неожиданно освободилось много квартир. Их, понятно, никто не хотел занимать из-за худой славы. Одну из квартир подобрал для себя союз портных. В ней и проходила конференция текстильщиков. Решение о подготовке к стачке было принято единодушно.

Но содержалась в нем и оговорка: собраться еще раз в мае, чтобы лучше рассчитать силы и не допустить ошибки. Однако для майской конференции не удалось найти помещения. Проходила она в домике сторожа на Казанской железной дороге. Ее заметили полицейские. Делегатам пришлось разбежаться, не определив точно требования стачечников.

И все же забастовки прокатились по всему Подмосковью, хотя и не в одно время. И рабочие почти повсюду сумели придать выступлениям политический характер.

Иннокентий почти потерял свой съездовский «голос»: его арестовали за месяц до съезда на районном собрании в Замоскворечье. Вместе с ним взяли сто семь человек, а по всей Москве — около тысячи. Тюрьмы и околотки были забиты до предела.

Лев Карпов, продержавшийся на свободе еще педель пять, Виктор Ногин, за которым гонялись филеры, другие товарищи из МК приняли все меры, чтобы вызволить Дубровинского: он харкал кровью и едва поднимался по утрам с нар. Наконец удалось заменить для него тюрьму высылкой за границу без права появляться в России на протяжении трех лет. Иннокентий уехал в Лондон, но попал на съезд в последний день.

Злую шутку сыграла судьба с Никифором Вилоновым. У него обострился туберкулезный процесс. МК отправил его лечиться в Крым. Выехал он нелегально, с подложным, но хорошим паспортом. А в Ялте вдруг выяснилось, что паспорт принадлежит приговоренному к смертной казни.

Никифорова арестовали. Открыть свое имя он не мог: за ним числились два побега, призыв к восстанию в Самаре, дерзкая экспроприация крупной типографии и избиение полицейских чинов. Правда, пострадавшие городовые — в отместку — отбили ему легкие, и он пытался покончить жизнь самосожжением. Но это в расчет не принималось. А сейчас перед ним стояла альтернатива: либо жизнь, хоть какая — в тюрьме, ссылке, на каторге, либо виселица. Он выбрал жизнь. И его отправили на поселение к калмыкам в Черный Яр.

— На кумыс, господин Вилонов, это тоже иногда помогает таким, как вы, — пошутил жандармский офицер в Ялте.

Макар тяжело пережил эту печальную историю со старым товарищем. И хоть немного успокоился, когда узнал, что он сохранил себе жизнь.

А на исходе апреля Ногин уже был на палубе корабля, который от «хладных финских берегов» перевозил в Данию почти всех делегатов V съезда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});