Ногин - Владимир Архангельский

— Начинайте, начинайте. Пойдет дело, Ильич согласится с вами. Я поговорю с Покровским: он как-то касался этой темы и поддержит вас наверняка. А если будет нужда, поедем к Ильичу: до съезда все равно надо повидаться с ним…

Через два-три дня Московский комитет РСДРП утвердил Ногина полпредом большевиков в профсоюзах, выделил ему толковых помощников. — Через месяц-другой союз за союзом стали переходить в руки большевиков. «Мы оказались более правильными выразителями тех настроений, которые были у широких масс, и наши выступления на открытых больших собраниях стали пользоваться большим успехом, чем выступления меньшевиков», — вспоминал Ногин много лет спустя.

А когда МК добился решающего влияния в беспартийных рабочих организациях, Макар опрокинул синдикалистов в Центральном бюро профсоюзов. И стал его председателем. Господа из бюро заседали в квартире графини Бобринской, Ногин перенес заседания на явочные пункты партийных комитетов — в Высшем техническом училище, на Воробьевых горах, в Соломенной сторожке и в Измайловском зверинце.

В зверинце, рядом с большим рабочим районом, особенно много собиралось людей, в которых Ногин был заинтересован. Да и по далеким воспоминаниям детства это место было ему дорого. Когда-то Варвара Ивановна водила сюда своего Витеньку и рассказывала, как при царе Алексее Михайловиче тут поселился первый в России слон, присланный второму Романову в подарок персидским шахом. От Астрахани до Ярославля слона везли на барже, а потом он передвигался на своих ногах, и русские люди диву давались, разглядывая сказочного зверя — с клыками, огромными ушами, беспокойным хоботом.

Но Витенька не мог и помышлять тогда, что в этом обиталище первого слона и в охотничьем угодии Романовых, где много лет содержались их ловчие соколы, будет он собирать до тысячи человек в один раз и призывать их под знамя партии…

Профсоюзные собрания оказались широкой базой при выборах во II Государственную думу. Ногин привозил к рабочим Покровского, Скворцова-Степанова, Рожкова, доктора медицины Канеля. И они всегда добивались резолюции в поддержку депутатов-эсдеков.

В начале зимы был опубликован закон о нормальном отдыхе рабочих-ремесленников и торгово-промышленных служащих. Макар написал докладную записку о положении этих столичных пролетариев и изложил ее сам «отцам города» из управы. Это была яркая речь: в ней отразились раздумья оратора о своей «конторской» юности у старообрядца Арсения Морозова.

— Что изменилось, с тех пор? — спрашивал он в притихшем зале. — На каждом углу в Москве видишь Ваньку Жукова — с судьбой раба, подхалима или стяжателя. Приходит мальчишка в услужение: спит где попало, ест что придется, мчится за водкой, щедро получает затрещины. Крутится с утра до поздней ночи, а придет воскресенье — боится высунуть нос на улицу, потому что и в этот день могут потребовать его по хозяйству. Подрастет человек, метит на место помягче, потеплей да поденежней. Вот уж и в года войдет, а на поверку — дуб дубом: просидел всю юность, как крот, за конторкой, как мышь, за верстаком. И так зажат своим благодетелем, что про отдых не думает и от книжки бежит. Не пора ли, господа, всколыхнуть эти самые широкие, самые отсталые слои трудящихся, создать им нормальный быт, направить их к свету? Не пора ли поднять их человеческое достоинство? А мы будем смело звать их в партию социал-демократов, ибо только она навсегда освободит их от хозяйской кабалы и научит бороться с самодержавием — источником всероссийского горя, зла и насилия. Дай руку, товарищ Ванька Жуков!..

Речь Макара всколыхнула и ремесленников и приказчиков и едва ли не стоила ему ареста…

К новому, 1907 году «левые» теории Шанцера и Вольского заглохли. Московский комитет РСДРП считал достойной себя деятельность в профсоюзах, но никогда не ставил ее выше работы в партии. Ногин записал в своих воспоминаниях: «Основная позиция большевиков во взгляде на профсоюзы зародилась в московской организации и была подтверждена практикой Москвы. Очень скоро наши петербургские товарищи вступили на этот же путь».

В феврале 1907 года Владимир Ильич вызвал на совещание в Куоккалу представителей МК. Поехали Дубровинский, Ногин и Покровский. Одновременно прибыли товарищи из Санкт-Петербурга, из центрального промышленного района и от редакции газеты «Пролетарий». Это была трехдневная «репетиция» большевиков перед V съездом. Ильич предложил проекты резолюций. Они были приняты. Один лишь Алексей Рыков пытался говорить, что нельзя рассчитывать на оживление работы в массах, так как революция кончилась. Но получил резкий отпор.

Виктор Ногин заявил категорически:

— Говорить о каком-то упадке в настроении рабочего класса, ставить крест вообще над русской революцией на многие годы нельзя, нужно использовать всякую вспышку и попытаться удержать революционную волну на возможно большей высоте, необходимо прекратить всякие разговоры о том, что революция кончилась!.. Надо переменить наш взгляд на профсоюзы! Они — наша трибуна, Владимир Ильич, они — школа социализма. Вы убедитесь в этом, когда покажут себя московские текстильщики нынешним летом!

Ленин согласился включить в повестку дня съезда вопрос о профсоюзах.

— Но я прошу товарищей москвичей встретиться со мной еще раз, когда кончится совещание.

Ильич жил на даче «Ваза», которую снимал у шведа его старый друг — врач, большевик Гавриил Давидович Лейтейзен (Линдов). Так необычно называлась дача по той причине, что над ее входными воротами красовался деревянный барельеф вазы. А если вдуматься поглубже, так эта «Ваза» появилась лишь потому, что хозяин дачи назвал ее в честь шведской династии Вазов.

Домик был с мезонином, вернее — с башенкой, и с летней верандой, рассвеченной разноцветными стеклами. Ленин и Крупская жили внизу. Их комнаты разделял коридорчик, где всегда навалом висели чьи-то пальто. На втором этаже помешался Александр Богданов, а с ним еще человека четыре.

Заседания проходили в комнате у Ильича. Просторная и почти пустая — в ней была лишь простая железная кровать, два стула и небольшой столик в простенке, — она заполнялась толпой делегатов, которые рассаживались на табуретах и садовых скамейках.

А в день отъезда Виктора, когда он пришел к Ильичу с Покровским и Дубровинским, комната была необычно пуста. Подступал зимний вечер, одна стена была ярко освещена солнцем и искрящимся снегом. Топилась печь, похожая на камин, и Владимир Ильич сидел возле дверцы и помешивал поленья короткой кочергой.

Два собеседника были ему близки давно — Макар и Иннокентий. Михаила Покровского он знал меньше. Но ему нравился этот приват-доцент за крепкую историческую аргументацию, с которой он выступал и а собраниях по выборам в Думу и ловко разделывал московского меньшевика Череванина и кадета Кизеветтера.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});