Теории всего на свете - Коллектив авторов

Краснофигурная ваза стала символом античности. Вопрос о том, почему изображенные фигуры не белые, желтые, лиловые или черные (а древнегреческие гончары могли производить и действительно производили такие красители для своих шликеров[87] и глазурей), не кажется важным. Если посмотреть на проблему с практической точки зрения, можно сделать вывод, что благодаря такому цветовому единообразию древнегреческие покупатели керамики могли смешивать разную посуду, не опасаясь конфликта стилей, а общепринятая схема росписи позволяла гончарам сосредоточиться на их главной страсти – рассказывании историй при помощи своих изделий. Красные силуэты на черном фоне образуют сложные сцены – тут и мифология, и война, и производство, и домашняя жизнь, и спорт, и двусмысленный секс. Благодаря такому сочетанию цветов сцены выглядят графически выразительными. Всякий поймет, что здесь происходит (потому-то музеи часто хранят в запасниках, не выставляя на всеобщее обозрение, керамику на темы секса – традиционного, гомосексуального, лесбийского, группового, зоофильского и олисбоссекса, связанного с применением фаллоимитатора, дилдо).

Блестящая мысль Викерса состояла в том, чтобы приложить к свежему контексту идею, хорошо известную уже ученому Витрувию в I веке до нашей эры. Витрувий отмечал, что многие элементы греческих святилищ, кажущиеся чисто декоративными, на самом деле являют собой отзвуки прежних практических соображений. Небольшие ряды старательно обточенных каменных кубиков и просветов под самой кромкой крыши – это скевоморф, формальное эхо тех концов балок и стропил, которые упирались в соответствующие места, когда строения возводили из дерева, а не из камня. Майкл доказывал, что древнегреческая керамика также являлась скевоморфической, став дешевой заменой аристократических драгоценных металлов. По его мнению, красные фигуры на черном служили имитацией золоченых фигур на серебре, тогда как форма сосудов, с их острыми краями (на линии соединения дна со стенками) и тонкими ручками (которые так легко ломаются, будучи выполненными из глины), стала прямым заимствованием из арсенала серебряных дел мастеров.

Многим такое объяснение до сих пор кажется не слишком правдоподобным. Но для тех из нас, кто (как и я) работал в Восточной Европе на раскопках памятников железного века, с пышными варварскими курганами, набитыми предметами роскоши из драгоценных металлов, эта гипотеза кажется весьма разумной. Извлеченное из земли древнее серебро кажется черным, и золотые изображения на нем контрастно выделяются, имея красновато-желтоватую окраску. Раньше музеи обычно стремились «консервировать» такие сосуды, не понимая (как мы понимаем сейчас), что сульфидное чернение – вещь намеренная. Никакой древний грек не потерпел бы, чтобы его похоронили с сияющим серебром, ведь этот стиль предпочитали ненавистные грекам персы, которые таким образом хвастались своим доступом к экзотическим плодам – лимонам: именно при помощи лимонов они чистили серебро.

Для меня, сразу же с энтузиазмом принявшего идею Викерса, ключевым моментом стала фотография, на которой он запечатлел серию лекифов – изящных цилиндрических ваз для масла или благовоний, элегантной дугой уложенных в цепочку по убыванию длины. Тем самым он продемонстрировал, что никакой из лекифов (единственный тип широко распространенной керамики с белым фоном, черными были только основание и крышка) не превышал по диаметру самый большой многослойный цилиндр, какой можно вырезать из слоновьего бивня. Эти лекифы, поясняет Викерс, являлись скевоморфами оригиналов из слоновой кости, укреплявшихся на серебряных подставках.

Пока не до конца понятно, какие выводы можно сделать из этой гипотезы, однако репутация Древней Греции как цивилизации, ориентированной на философию и чистое искусство, теперь весьма контрастирует с образом мира, где каждый отчаянно стремился подражать богатым владельцам серебряных копей (существовавших благодаря рабскому труду) с их огромными флотами торговых галер. На мой взгляд, размах античной экономики во всех ее аспектах (рабство, торговля, численность населения, социальное расслоение) долгое время систематически недооценивался, как и воздействие колониализма на весь мир или влияние роста усложненности общества на доисторическую Евразию.

Забавная вещь: на современном арт-рынке краснофигурные вазы продаются и покупаются за баснословные суммы, а ведь древние греки ценили их совсем невысоко. И теперь совершенно очевидно: иллюзию того, что эти в действительности довольно дешевые «древние раритеты» дороги, намеренно подпитывали аукционные дома XIX века, весьма избирательно цитируя древнегреческие тексты с чисто рыночными целями.

Язык как адаптивная система

Энди Кларк

Философ, профессор логики и метафизики (Эдинбургский университет); автор книги Supersizing the Mind: Embodiment, Action and Cognitive Extension («Гиперрасширение сознания: воплощение, действие, когнитивная экспансия»)

Объяснение возникновения структурированного языка на основе гипотезы обучения методом последовательных приближений – одно из тех красивых объяснений, которые переворачивают вещи с ног на голову. Оно предлагает убедительные и перспективные альтернативы теориям, утверждающим, что человеческий мозг весьма эффективно приспособлен к обучениям «человеческим» языкам. Согласно данной же гипотезе, все наоборот: человеческие языки весьма эффективно приспособлены к особенностям инструментов обучения, имеющихся у человека в мозгу.

Ключевая идея здесь в том, что язык сам по себе является адаптивной системой, которая меняет свои формы и структуры, чтобы становиться все более доступной для изучения носителями (то есть нами). Насколько мне известно, впервые эту идею высказал Терри Дикон в своей книге 1997 года The Symbolic Species («Символический биологический вид»). В неявном виде ее развивали такие компьютерноориентированные лингвисты, как Саймон Кирби, Мортен Кристиансен и другие. Во многих из этих работ использовались компьютерные модели, но в 2008 году Кирби с соавторами опубликовали в Proceedings of the National Academy of Sciences статью, где в принципе продолжали тот же ход рассуждений, расширяя доказательную базу при помощи лабораторных экспериментов на добровольцах-людях.

В ходе экспериментов испытуемых учили простенькому искусственному языку, состоящему из пар «набор символов – его значение», а затем тестировали их, чтобы узнать, насколько они освоили язык. В тесте задействовались как значения, которые уже показывались при обучении, так и новые значения. И дальше – главный фокус: затем обучалось «новое поколение» испытуемых, но при этом использовались не исходные материалы, а данные, полученные от «предшествующего поколения». Таким образом, язык заставляли протискиваться сквозь «поколенческое бутылочное горлышко», и языковые предпочтения одного поколения (в том числе вариации и допущенные ошибки) становились базой для обучения следующего поколения. Эксперименты неизменно показывали (согласуясь с результатами компьютерного моделирования, проведенного ранее), что языки, подвергающиеся такого рода кумулятивной (накопительной) культурной эволюции, становятся проще для изучения, демонстрируя усиление закономерностей в словообразовании и словоизменении. Это происходит потому, что языки меняются так, чтобы все лучше и лучше соответствовать основным особенностям субъектов (их носителей). Иными словами, языки адаптируются, становясь доступнее для изучения теми, кому предстоит осваивать их в данном месте и в данное время. Так происходит, поскольку ожидания и особенности изучающих влияют и на то, насколько хорошо они запоминают исходный материал («набор символов – его значение»), и на то, как они ведут себя, когда им представляют новый материал.

Таким образом, поведение языка отчасти напоминает поведение организма, который адаптируется к определенной экологической нише.

Эта ниша – мы.

Механизм посредственности

Николас Карр

Журналист; автор книги The Shallows: What the Internet Is Doing to Our Brains («Мелководье: что Интернет делает с нашим мозгом»)

В 1969 году канадец Лоуренс Дж. Питер совершил в американском капитализме форменный переворот. «В любой иерархической структуре, – объявил он, – каждый работник склонен подниматься до уровня своей некомпетентности». Он назвал это утверждение принципом Питера и опубликовал его в одноименной книге. Небольшой томик, менее чем в 180 страниц, стал главным бестселлером года, разойдясь в количестве примерно 200 тысяч экземпляров. Нетрудно понять причину. Принцип Питера не только подтверждал то, что все давно подозревали (что все боссы – идиоты), но и объяснял, почему это должно быть так. Когда человек преуспевает в своей работе, он получает повышение. И так далее, и так далее – его повышают до тех пор, пока он не достигает должности, для которой не очень-то подходит. Тогда череда повышений кончается. Он нашел свой уровень некомпетентности. Здесь он и останется навсегда.