Спасение Рейн (ЛП) - Кингсли Келси

Ее голова дрогнула, и она кивнула.

— Мускулистый, я никуда не уйду.

Заявление было многогранным, и я держался за него изо всех сил, пока работал большим пальцем, а наши бедра сходились и расходились, сходились и расходились. Пока ее тело не напряглось, и она не кончила. Рэй прилагала усилия, чтобы не сводить с меня глаз, не запрокидывать голову и не прикусывать губу, как она всегда делала. На мгновение я подумал, что это жестоко — не позволить ей, не освободить ее от моих объятий. Но мне нужно было видеть, как в момент кульминации ее глаза закатываются и углубляются в эйфорическое вожделение, наблюдать ее страсть ко мне в эту долю времени. Знать без малейших сомнений, что это я создал ее и что ни один другой мужчина никогда не сделает для нее того, что сделал я.

Я нуждался в этом.

Нет, в этом нуждалась моя душа.

И когда она успокоилась, ее конечности расслабились, я притянул ее к себе. Рэй прижалась щекой к моей груди и хватала ртом воздух, поглаживая пальцами мою кожу и слушая биение моего сердца, когда оно ударялось о грудную клетку. Каждый удар — еще одно обещание принадлежать ей до тех пор, пока оно будет гнать кровь по моим венам, и навсегда после этого.

— Знаешь, — я провел пальцами по ее волосам и плечу, — мне кажется, что больше всего меня печалит то, что моя мама никогда не знала, каково это.

Рэй затаила дыхание, спрашивая:

— Каково что?

— Любить кого-то так же полно и глубоко, как я люблю тебя, — ответил я, закрывая глаза и скользя кончиками пальцев по изгибам ее позвоночника. По изгибам ее боков. По изгибу ее груди. Каждый сантиметр, до которого я мог дотянуться.

— Ты не знаешь, что она не любила. Может, она так любила твоего отца?

— Нет, — покачал головой я, уткнувшись в подушку. — Она даже себя не любила, Рэй. Так что никак не могла любить моего отца — и уж точно, черт возьми, не так, как я люблю тебя. Но…

Я глубоко вдохнул, расширяя грудную клетку и полностью выпуская воздух, позволяя губам улыбнуться на выдохе. Даже когда слезы наполнили мои глаза.

— Мне хочется думать, что мама была бы счастлива узнать, что у меня есть это, понимаешь? Она знала, что все, чего мне хотелось, — это выбраться, и я выбрался. И это ее заслуга, потому что если бы мама позволила мне вернуться домой, я бы остался. Остался бы, и кто, черт возьми, знает, что бы случилось дальше? Черт, да я бы уже, наверное, снова сидел в тюрьме, насколько я думаю. Но мама… это она сказала мне уехать, и я уехал. И насколько это безумно? Меня бы здесь не было… не было бы с тобой, если бы она просто позволила мне остаться.

Слезы катились из моих глаз на подушку под головой, но я все равно улыбался. Потому что после всего, после всего, что я сделал для этой женщины, чтобы защитить ее, думая, что все это было напрасно, мне понадобилась ее смерть, чтобы понять, что она сделала то же самое для меня.

Она спасла меня.

— Потому что она любила тебя, Солджер, — ответила Рэй, и я понял, что она тоже плакала. — Может, она не знала, как это показать, а может, просто не могла, но… любила. Мне не нужно было встречать ее, чтобы понять это. Ты был ее солнечным светом.

Я кивнул, боль в груди слилась со всей любовью, которую я испытывал к женщине в моих объятиях и к женщине, которой больше нет.

— Да, — я поцеловал ее в макушку, — и теперь ты мой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ФИНАЛЬНАЯ РАЗВЯЗКА

Рэй заснула рядом со мной, убаюканная дождем и раскатами грома, в то время как я мог только лежать без сна, уставившись в потолок. Время от времени темную комнату освещали вспышки молний, за которыми следовал новый грохот.

Я понятия не имел, как она могла спать во время Божьего гнева. Но не гроза мешала мне спать.

В этом было полностью виновато непрекращающееся напряжение в моем животе. Что-то тихое, шепчущее мне на ухо, ноющее, исходящее откуда-то из глубины моей души. Оно было безжалостно, и я так долго ворочался с боку на бок, прежде чем мне пришлось совсем сдаться.

Поэтому осторожно выбрался из постели, чтобы не разбудить женщину, которая владела моим сердцем. Тихонько выйдя из комнаты, я был встречен легким постукиванием, доносившимся из гостиной. Каждый волосок на моем теле встал дыбом, когда я замер за дверью своей спальни. Адреналин мощным потоком хлынул по моим венам. Успокоив нервы, медленно, незаметно направился по коридору.

Но когда я добрался до гостиной, мои легкие мгновенно опустели при виде Ноя, сидящего на диване с «Нинтендо» в руках. Он подпрыгнул при виде меня, а затем расслабился, разразившись нервным смехом.

— Ты тоже не мог уснуть, да? — спросил я, пересекая комнату, чтобы опуститься на диван рядом с ним.

Он покачал головой.

— Мне не нравится гром.

— Я не знал, что ты боишься грозы.

— Я не боюсь, — защищался Ной, не отрывая глаз от экрана. — Просто они мне не нравятся.

Я понимающе кивнул.

— Да, понимаю. Раньше я ненавидел снег, потому что он напоминал мне о той ночи, когда погиб мой друг. Это не пугало меня или что-то в этом роде. Он просто… ну, знаешь, навевал плохие воспоминания.

Ной на мгновение посмотрел на меня.

— Гром заставляет меня думать о крике.

Я приподнял одну сторону рта в сочувственной улыбке.

— Да, я могу это понять.

Он не стал отвечать на улыбку и вернулся к своей игре, как раз когда прямо над домом раздался очередной раскат грома. Ной вздрогнул, прислонившись ближе к моему боку и дрожа от волнения и страха. Но быстро отодвинулся, не желая, чтобы его гордость была уязвлена еще больше, чем она уже была. Я хотел предложить ему, чтобы он свернулся калачиком рядом со мной, если ему от этого станет легче. Мне было все равно, тринадцать ли ему лет, растет ли он или нет. Парень был напуган, и первобытный инстинкт подсказывал мне, что нужно защитить его, чтобы ему стало лучше. Но я этого не сделал.

Вместо этого спросил:

— Во что ты играешь?

— «Марио Карт».

Я поднял руки в недоумении и пожал плечами.

— И ты не спросил, хочу ли я поиграть? Какого черта, чувак?!

Ной неохотно усмехнулся и встал, чтобы взять другой контроллер, а затем подключил консоль к телевизору.

Мы играли некоторое время, стараясь не шуметь, когда подбадривали и подзадоривали друг друга, чтобы не разбудить его маму. Но веселье и отвлечение помогли Ною успокоить нервы, несмотря на то, что над нашим городком разразилась буря. И это, в свою очередь, помогло мне почувствовать себя лучше. Даже ужасная ноющая боль в моем нутре начала понемногу утихать.

Но через сорок минут после начала игры, во время напряженной поездки по Радужной дороге, Ной посмотрел на меня расширенными глазами, и на его лице появилось странное выражение, когда он позволил Жабе сбежать прямо с трассы.

— Ты слышишь это?

Я приостановил игру и с любопытством посмотрел на него.

— Слышу ли я что…

И потом я услышал это. Вдалеке раздался гул мотора. Громкий и назойливый, приближающийся с каждой секундой.

Я узнал этот звук, и он тоже.

— Ной. — Я бросил контроллер на журнальный столик и схватил пульт, выключив телевизор и погрузив комнату в темноту. — Иди в свою комнату.

Он вскочил на ноги, готовый двинуться с места, но все же запротестовал.

— Подожди. Я…

Грузовик подъезжал все ближе и ближе.

— Сейчас. Иди. Обувайся.

Он побежал по коридору.

— Что? Почему?

Я бежал за ним и быстро соображал, пока он запихивал ноги в ботинки, то и дело задавая мне вопросы.

В его комнате было два окна. Одно выходило на фасад дома, другое — сбоку и было скрыто от улицы. Я выглянул в переднее окно, когда большой, шумный пикап Сета подкатил к обочине, наезжая на бельгийскую брусчатку, которую выложил вокруг сада весной. Смотрел, как он вылезает из пикапа, и видел, как угольно-черный металл поблескивает в его руке, мерцая под ливнем.