Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

— Мир вам!

— Как дела, лучник?

— Спасибо, ничего. Боюсь, будет похолодание.

— «Нас не возьмут ни холода с востока, ни северный мороз».

— Будем надеяться, будем надеяться. Вообще-то надо признать, что сейчас нужны валенки и ватники.

В блиндаже на нарах сидел солдат, в глазах которого горел «святой» огонь веры. Невзирая на то что рядом присутствовал офицер, этот солдат сказал:

— Мы тут все смеялись, однако как хорошо было бы иметь сейчас теплые вещи!

Собственно говоря, солдат был одинок в этом своем мнении, как в свое время Лахтинен, однако примечательно было то, что он вообще отважился сделать подобное замечание.

Хонкайоки подхватил нить разговора:

— Наш товарищ по оружию имел в виду нечто совершенно конкретное. В этом смысле я всецело разделяю его мнение. Однако, если вы перенесете значение этой одежды в сферу мировоззрения, то во имя свободы науки я должен сказать, что не согласен с этим.

— А как обстоит дело с вечным двигателем?

— Находится в завершающей стадии. Ожидаю прояснения лишь одного неясного пункта. Все уже готово, остается открытым только один вопрос. Мне еще не удалось устранить воздействие силы трения и притяжения небесных тел. В космическом пространстве, где этих сил нет, я мог бы создать вечное движение, однако при существующих обстоятельствах приходится искать иное решение.

Солдаты ничего не поняли из речи Хонкайоки, их забавлял лишь ее смешной, напыщенный тон. Зато лейтенанту, лежавшему на нарах, болтовня Хонкайоки надоела, и он в ярости отвернулся к стене.

Проболтав полчаса, Хонкайоки собрался уходить, однако перед этим он снял шапку и, сложив руки, произнес:

— Уже поздно, и, наверное, в этой хижине настала пора прочесть вечернюю молитву. О господи, храни нас от хитрости врага, и прежде всего от его снайперов и орудий прямой наводки. Продовольственная норма также могла бы быть чуточку побольше, если у тебя еще есть неиспользованные запасы для прокормления чад твоих. Дай сносную погоду, дабы ревнителям твоего дела было приятней стоять на посту. Хорошо, если б были лунные ночи, чтобы не так напрягаться на посту и экономить и без того незначительные запасы осветительных ракет. Защити всех разведчиков, часовых, моряков и конюхов, а вот артиллеристы не так уж важны. Храни главнокомандующего и начальника генерального штаба и, если у тебя на это найдется время, всех шишек помельче. Храни командира корпуса, командира дивизии, командира полка, командира батальона и в особенности командира пулеметной роты. И наконец, вообще и в частности, храни всех этих господ Финляндии, чтобы они еще раз не стукнулись головой о карельскую сосну. Аминь.

Если бы Хонкайоки, уходя, заметил взгляд лейтенанта, он бы сразу догадался, почему его на следующий день вызвали в блиндаж Ламмио.

Хонкайоки не шел ни в какое сравнение с Роккой. Вот почему Ламмио и не пытался скрыть злобу и презрение, когда Хонкайоки с луком на плече предстал перед ним, вытянувшись по стойке «смирно», и доложил:

— Рядовой Хонкайоки явился, господин капитан.

— Вижу. По какому праву вы беретесь проводить беседы с солдатами?

— Господин капитан! Всестороннее укрепление боевого духа в эти трудные времена не может считаться предосудительным.

— Вы подрываете нашу обороноспособность. Вы что, состоите на службе противника?

— Господин капитан! Моя солдатская честь запрещает мне отвечать на подобный вопрос.

— Ваша честь? Я предам вас военному суду, если вы не перестанете произносить речи, унижающие армию и ее командующих. Вы знаете, кто опора и оплот страны?

— Его высокородие барон маршал Финляндии Карл Густав Эмиль Маннергейм, господин капитан.

— Точно так. Он и его армия. А вы паразит на теле этой армии. Вошь, которая хорошо себя чувствует только в грязи.

Нужно признать, что автором этого образа был не Ламмио, а командир батальона.

— Господин капитан! По моему разумению, нельзя валить на вошь ответственность за грязь, ибо вошь не причина, а следствие, насколько я понимаю.

— Бросьте умничать. Вы коммунист?

— Я изобретатель. Хотя моей основной профессией было собирание шишек, главной задачей моей жизни я считаю науку.

— Вы душевнобольной?

— На такой вопрос сам подозреваемый никогда не может ответить, господин капитан. Это решают окружающие.

— Хорошо. Вот я и решаю, что вам пора бросить ломать комедию. Я вас серьезно предупреждаю. В противном случае армия найдет средство поддержать чистоту своих рядов. Чтобы никакой мне подрывной деятельности! Мы не можем допустить, чтобы в наших рядах находился враг, пусть даже он носит серую форму солдата финской армии — что, впрочем, для вас слишком большая честь.

— Господин капитан! Я уже давно страстно желаю снять с себя эту форму, однако мой многолетний опыт подсказывает, что это — тщетное желание, и лишь подтверждает мое предположение о том, что вы, господин капитан, говорили несерьезно. Увы, увы! Я хочу оставить эту тему и прошу разрешения изложить мои взгляды на существующее положение вещей.

— Весьма любопытно.

Что касается нынешнего продвижения противника, то я считаю, что это — временное явление. Коммунизм погибнет, потому что он невозможен. Окончательные условия мира будет диктовать Финляндия. На это дает нам право наше положение великой державы. Я с самого начала полагал, что коммунизм нельзя серьезно принимать в расчет. Во-первых, поставки зерна государству в течение двадцати лет были прямым ограблением крестьян. Им не оставляли даже посевного фонда. А во-вторых, имеется еще более важный фактор. Как только вместе с наступающей Красной Армией население вернется в свои родные места, произойдет революция. Правительство окажется в затруднительном положении, потому что немцы забрали себе всю колючую проволоку…

— Убирайтесь!

— Слушаюсь, господин капитан. Но сперва разрешите мне предупредить вас еще об одном факторе: величайшей угрозой, на мой взгляд, является желтая опасность.

— Вон! Вон!

— Как прикажете, господин капитан.

V

В третий раз из-под талого снега показались скелеты, покрытые истлевшим тряпьем. В окопах журчала вода, и часовые жмурились, глядя в перископ. Казалось, природа несла в себе мир и покой, хотя снайперы, как и прежде, поражали время от времени свою цель и противник стал чаще делать вылазки.

Весенний воздух был полон ожидания каких-то важных решений. Еще раз цеплялись люди за надежду, что им удастся спастись.

— Роммель отразил вторжение, ребята, и к тому же танковые колонны опять двинулись на восток.

— Если он сумеет сбросить их в море, тогда другой коленкор.

— Ничего из этого не выйдет, ребята, — сказал Хиетанен. Он был, пожалуй, наибольшим пессимистом из всех них, как бы чудно ни казалось это остальным. Человек, в котором раньше энергия била через край, теперь стал все чаще задумываться, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Правда, это быстро проходило, и он скоро становился прежним жизнерадостным парнем, но в такие мгновения он словно бы что-то провидел. Возможно, только то, что впереди — тяжелые бои и снова будут убивать людей. Быть может, убьют и его самого.

Коскела и раньше казался более зрелым, чем другие, и потому как будто и не изменился. Так же обстояло дело с Рахикайненом. Правда, торговлю ему пришлось свернуть — подставки для ламп никто больше не покупал.

— Давай делать гробы, — не без горечи предложил он Рокке, но тот отмахнулся:

— Не окупится. Хоронят без них.

— Лучше всех смеется тот, кто роет яму другому, хи-хи-хи.

Во время осмотра позиций на Миллионном Карилуото был ранен в плечо и попал в госпиталь. На время его лечения командование третьей ротой поручили Коскеле, а Хиетанен стал командиром взвода.

В конце мая программой варьете и угощением — напитком на сахарине — торжественно отметили открытие новой шикарной батальонной столовой. Для полка запланировали строительство кинотеатра — вот это действительно стоящая штука! Одновременно дали новое задание по рубке леса, и Хиетанен приготовился к тяжелой психологической войне, чтобы убедить людей приняться за работу. Однако они не успели еще взяться за дело, как пришел приказ работу прекратить.

Глава тринадцатая

I

— Ты что, хочешь оставить Сабину здесь, чтобы какой-нибудь русский ее изнасиловал?

— Пусть остается. Она уже и так залапана.

Они укладывали вещмешки молча и хмуро. Хонкайоки взял свои деревяшки, посмотрел на них с минуту и сунул в вещмешок:

— Они могли бы навести русских на верный след. Вдруг они так же близки к решению проблемы, как и я.

— Да-а, вот, значит, какое дело. Скорее бы отсюда убраться! Мы так долго здесь находились, что совсем протухли.