Чердак на Куин-стрит - Карен Уайт

павлин с раскинутым во всем его великолепии хвостом.

– Здесь написано Элизабет Гровнер, – сказал он.

У меня перехватило горло. Я вспомнила шпиона времен Войны за независимость, который помог мне найти рубины, закопанные на кладбище Галлен-Холл. Я подняла телефон и сделала снимок.

– В какой-то момент нам нужно будет найти способ вернуть его в Галлен-Холл, чтобы повесить рядом с портретом Элизы на лестничной клетке. Но я не намерена спрашивать Энтони. Просто не имеет смысла держать картину здесь, спрятанной в хранилище.

Я сфотографировала следующую картину. На ней был изображен Кэрролтон Вандерхорст, в жилете и бриджах колониальной эпохи – тот самый Кэрролтон, который построил мавзолей в Галлен-Холле и использовал кирпичи старого мавзолея для постройки цистерны у нашего дома на Трэдд-стрит, что теперь доставляло мне всевозможные проблемы. Он также убил своего сына, который, однако, его простил, а я даже стала свидетельницей их воссоединения. Прямо перед тем, как Марка некая сила затащила в мавзолей, а Джек едва не погиб. Джек ничего не ответил, но как только я сделала снимок, перевернул картину.

Он медленно просмотрел несколько следующих картин, зачитывая знакомые имена из восемнадцатого и девятнадцатого веков, затем остановился.

– Ага, вот на эту мы должны взглянуть повнимательнее! – Он отодвинул в сторону картины, которые мы уже просмотрели, и встал так, чтобы поднять картину, на которой был изображен офицер Конфедерации верхом на лошади и с саблей на боку. Его серые глаза строго смотрели прямо на зрителя. – «Капитан Джон Вандерхорст, первый кавалерийский полк Южной Каролины», – прочитал Джек надпись на табличке.

– Это та самая картина, которую Ивонна посоветовала нам попытаться приобрести, поскольку, по ее словам, она принадлежит дому. Это он стоял за историей с бриллиантами, – сказала я, – да и сейчас источник немалых тревог.

– А также тот, кто спас нас от финансового краха.

– Верно, – согласилась я. – Но как бы мне ни было приятно знакомство с его внучкой Луизой, мы бы избежали многих проблем, если бы он просто появился и поговорил со мной, согласен?

– Может, нам нужна доска для спиритических сеансов.

Я быстро перекрестилась, хотя и не была католичкой.

– Не говори так. Никогда. Ничего хорошего от использования доски для спиритических сеансов не было и нет. Я уверена: будь у капитана Вандерхорста желание со мной поговорить, он бы уже что-нибудь сказал. – Я прищурилась, глядя на лицо на портрете, пытаясь разгадать его секреты. – Будь в этом слухе про Алмаз Надежды хотя доля правды, он бы наверняка знал, не так ли?

Джек уже опускал портрет, чтобы вернуть его к остальным.

– Думаю, да. Но в этой истории нет правды. Поверь мне, считай я, что она есть, я бы уже подумал о доске для спиритических сеансов. Но правды в ней нет. Я уверен на все сто.

Я открыла было рот, чтобы напомнить Джеку об опасности спиритических досок, но он перебил меня:

– Эй, ты это видела?

Он положил картину обратно на стол и указал на фон, который я проглядела, так как мое внимание было приковано к лицу капитана. Джек указал на небольшое побеленное сооружение вдалеке.

– Похоже, это то место, где сейчас задний сад… видишь железную ограду? Когда был написан этот портрет, за домом был только пустырь. – Он наклонился и прищурился. – Видишь дым из трубы? Готов спорить, это кухонный домик.

Джек наклонился ближе к картине.

– Предполагаю, что капитан Вандерхорст заказал портрет. Но в большинстве заказных картин персонаж стремится продемонстрировать свои достижения, богатство или что-то еще, чем он больше всего гордится. Поправь меня, если я ошибаюсь, но из того, что я помню о генеалогическом древе Вандерхорстов, Джон умер позже на войне, но его вдова и сын Уильям остались живы.

Я надела очки и подошла ближе к картине.

– Так почему же он заказал свой портрет на лошади и в военной форме, а затем изобразил кухню, а не дом и семью? – Я наклонилась, чтобы рассмотреть картину поближе. Мое внимание привлекло нечто, что сначала я приняла за большой коричневый камень на ступеньках кухонного домика. Мои глаза полезли на лоб. – Это собака.

– Где? – Джек наклонился ко мне, наши щеки почти соприкасались. Он был так близко, что я едва не забыла, что говорила.

Я указала:

– Вот… видишь? Если присмотреться, можно разглядеть хвост и уши. – Я выпрямилась. – Это Отис.

– Отис?

– Пес, которого я видела в гостиной, он играл с нашими собаками. И в заднем саду. Я думаю, он принадлежал девушке-призраку, преследующей Нолу. Вот откуда мы знаем, что его кличка Отис. Нола сказала, что ей так якобы сказала та девушка.

– Девушка с расплавленным лицом. Эванджелина.

Я кивнула и продолжила рассматривать картину.

– По крайней мере, мы знаем, что говорим о верном историческом периоде, поскольку мы видим Отиса в 1861 году, по-видимому, еще до пожара. Просто хотелось бы знать, где получить ответы на остальные наши вопросы. Потому что всякий раз, когда мы задаем вопрос, мы вместо ответа просто получаем еще один. – Я взяла телефон и сделала крупный план кухонного домика и собаки.

– Как я уже говорил, мы всегда находим ответы, – раздался рядом с моим ухом голос Джека. – Вот почему мы с тобой такая замечательная команда.

Наши взгляды встретились.

– Меня не нужно в этом убеждать.

Его взгляд переместился на мои губы.

– Я хочу…

В дверь постучали, и на пороге появился молодой человек в жилете, галстуке-бабочке и с «ирокезом» на голове.

– Мэнди только что послала меня спросить, не нужно ли вам что-нибудь. Может, стакан воды?

Джек отступил.

– Мне нет, но спасибо.

– Мне тоже, – сказала я. – Мы почти закончили.

– Хорошо. Меня зовут Тим, если передумаете, просто позвоните на стойку регистрации. – С этими словами Тим закрыл за собой дверь, но Джек уже переключил свое внимание на оставшиеся портреты.

– Ух ты. – Джек сел на пятки. – Это могло бы стать отличной обложкой для моей книги, будь она опубликована. – Он поднял маленькую картину, примерно три на два фута, в золоченой раме. – «Луиза Гиббс Вандерхорст, 1921 год».

Я видела черно-белые фото Луизы, но эта картина маслом передавала ее красоту и изящество красноречивее любой фотографии. Как будто художник запечатлел в красках ее дух, превратив его в трехмерное изображение, недоступное для быстрого снимка фотоаппарата. Я видела ее всего лишь как тонкую, полупрозрачную нить, но это изображение Луизы в полном цвете вернуло ее к жизни.

– Эх, будь у нас деньги, чтобы купить у музея эту картину, – сказала я. – Она должна вернуться в дом, где ей самое место, а не пылиться в какой-то кладовой,