Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

защиту старца.

Ягайлло, королева, епископы, паны должны были слушать этого человека железной воли и мужества, но в то же время резкого и слишком дающего чувствовать, что он один имел там разум и власть. Почти поражает это неустанная навязчивость Олесницкого с готовностью к мученичеству и следование по следу Станислава Шчепановского.

Король вздохнул, когда этот неумолимый страж удалился готовиться к поездке в Базель.

Пасхальный праздник король с королевой провели в Кракове (1434).

Наступала весна, начинали зеленеть леса. Большой их любитель, старец не мог уже усидеть в стенах своей столицы. Королева, которая имела над ним больше власти, но не смела изменить старого режима жизни, по которому скучал Ягайлло, тщетно старалась его удержать там.

Причиной для этого путешествия в лес на Русь обеспечил съезд в Галиче с молдавским господарем Стефаном.

Таким образом, король не спеша ехал в свою излюбленную Медику, а путешествию благоприятствовал мягкий воздух и предательски рано наступившая весна.

Но когда он прибыл на место, вдруг потянуло морозом. Уже распустившиеся листья, цветы, подросшие злаковые подкосил холодный северный ветер. Во второй половине мая, что у нас часто случается, ненадолго вернулась зима, похолодал воздух, и хотя потом засияло солнце, тепло скоро вернуться не могло.

Однако сопровождающие короля паны, челядь, каморники не могли удержать короля в доме в Медике. Он рвался и просился в лес. В глубинах пущ холод не всё уничтожил; любимые Ягайллой соловьи пели, напоминая старику о его молодости, о Литве, о его лучших временах.

Уже не на охоту, потому что время года было неподходящее и сил для неё не хватало, ехал король сесть где-нибудь на колоду среди леса и слушать птиц, которым весна велела петь. Там мог он забыть и о вероломном Свидригайлле, и о епископе, который его так отчитывал, о всех неблагодарностях и разочарованиях. Маршалы, ловчие, верная челядь напрасно его предостерегали, что в лесу весенней порой сидеть вредно.

Ему уже было почти нечего терять, а соловьи пели так красиво.

В этот день, поехав с полудня в лес, он вплоть до ночи не дал себя из него вытянуть. Ночь пронимала холодом, король был в одном своём старом потёртом кожухе. Когда он возвращался, на него напала дрожь, но от этого мог помочь любой тёплый напиток.

Назавтра король должен был ехать в Гродек, куда в назначенный день хотели прибыть послы от господаря.

Бедняга слез с постели и, хотя был уставший и нездоровый, поехал… Он сел там еще с молдавянами к столу в ненатопленной холодной комнате, когда среди обеда его начал ужасно трясти озноб. Уже нельзя было назначить съезд на определённый день, Ягайлло должен был лечь.

Известная болезнь, от которой есть тысячи лекарств, лечат её бабы, у каждого есть от неё верное средство. Поэтому не теряли надежды, что король, несмотря на свой возраст, выздоровеет.

Он сам первый день совсем не тревожился. Его поили бобовником и горечавкой, давали как лекарство вино из кореньев. Всё это побеждало горячку, но упрямая лихорадка возвращалась.

Наконец старца начали покидать силы. Теперь страх охватил его спутников. Считали годы и труды… Во все стороны послали курьеров за лекарями.

Спасения уже не было.

Утомлённый жизнью, он первый почувствовал, что она исчерпалась. Он давно скучал по отдыху. Он потребовал исповеди, и капеллан Николай несколько раз его исповедал. Он благочестиво приготовился к смерти и с великим душевным покоем. Простой и добродушный, он никогда от себя не скрывал вин своей слабости, знал их. Не делал себя великим, хотел быть чистым.

В последний час того, который такой щедрой рукой сыпал вокруг благодеяния, беспокоило только одно: не оставил ли после себя какой-нибудь неоплаченный вред.

Он то и дело обращался к исповеднику, напоминая ему, умоляя его, чтобы его душу не обременяли слёзы людей.

– Попрощайтесь с женой и детьми, благослови их от меня… Молитесь за мою душу, я всем всё простил.

Потом он хотел отдохнуть. Это была последняя ночь; те, что за ним ухаживали, разошлись, уставшие.

Один Янек Слабош, ложничий, стоял ещё при нём, то поправляя изголовье, то укладывая одеяло… и плача по доброму пану, который каждый свой гнев и минутную вспыльчивость оплачивал сторицей.

Внезапно король беспокойно задвигался.

– Янек! Слабош! Подойди сюда! – сказал он глухим голосом.

Верный слуга наклонился к нему.

Король беспокойно перебирал дрожащими, бессильными руками. Он тщетно пытался снять с пальца кольцо, которое никогда его не покидало.

Это было обручальное кольцо Ядвиги.

– Возьми это кольцо, – сказал он, – это самая дорогая для меня памятка из всех. Я никогда не снимал его с руки. Отдашь это кольцо Збышку, епископу Краковскому, пусть он его после меня спрячет, и пусть простит меня, если я в возбуждении действовал против его требований. Если я обидел его, пусть забудет. Ему я поручаю память о душе моей, королевство, вдову, сыновей… особенно старшего… отдаю ему в опеку всё, пусть помнит, что я своих милостей ему не жалел.

И уставший, но спокойный, он сомкнул веки.

Последняя ночь обещала быть ранней – а была она в последние дни мая. Умирающему пели ещё соловьи на деревьях, окружающих дом… Комната снова наполнилась медленно наплывающими людьми. Каждый хотел поглядеть на умирающего и ещё с ним попрощаться. Слабеющими глазами он тоже по одному прощался со своими верными слугами, иногда обращаясь к ним с каким-нибудь невнятным словом. У всех на глазах были слёзы, будто теряли отца.

Ксендзы прочитали последние заупокойные молитвы, движение губ показывало, что он повторял их за ними.

В окна смотрели первые лучи рассвета, когда король спокойно испустил дух, словно заснул после долгих трудов.

В комнате царила тишина, прерываемая рыданием присутствующих. Ксендзы опустились на колени, читая первого «Ангела Господня» за его душу.

Так окончил мечтой о соловьином пении этот король чистого сердца, простого духа, который пытался справиться с непосильным бременем правления огромным государством, ещё необъединённым, – и не мог. Бедному мученику, ребёнку пущ, тоскующему по лесу, по свободе, приходилось быть невольником долга, скованному золотым обручем, который окружал его чело.

Смерть этого человека, который королём был уже только по названию, как гром, полный угроз, разнеслась по осиротевшей стране. Один епископ Збигнев мог теперь справиться с бременем безвластия, а тот был по дороге в Византию.

К счастью, и он, и канцлер Конецпольский остановились в Познани. Той же ночью гонцы скакали к королеве и к нему.

В Кракове ничего не позволяло предчувствовать новость, которая должна была упасть на вдову; король покинул её вполне здоровым и весёлым, потому