Мать королей - Юзеф Игнаций Крашевский

убеждал чехов примкнуть к Риму и потихоньку жалел их.

Корибут, который уже искупался в этой жаркой бане религиозной смуты, был её представителем перед королём и миссионером в Польше. Он и его Пухала уже приобрели тут прозелитов в тех, которым были втягость десятины, захотелось церковного добра или безнаказанного грабежа.

Таким образом, это были дни горькой борьбы, постоянного бдения, опасений и всестороннего раздражения. Под этим бременем старый Ягайлло всё больше терял сил. Королева должна была быть начеку, послушно смотря в глаза епископу Збигневу.

Открыто деятельной она не смела быть. Её старания и хлопоты выдают результаты, но нигде не видно. Их скрывают молчание и умышленная темнота. Всё делается интригами, тайным течением, скрытыми манёврами.

Чем старее становился король, тем срочней нужно было обеспечить сыновьям преемственность. Ягайлло об этом не думал, тянул, как всегда, откладывал, королева должна была его побудить, чтобы на день Св. Войцеха он созвал всеобщий съезд в Серадзе. Олесницкий был не против.

Поехали король с королевой, потому что одного короля Сонька отпустить не могла, забрали с собой обоих сыночков.

Король сел на трон, рядом с ним встала мать со своими ребятами перед собравшимися со всей Польши панами и шляхтой, прося за детей взглядом и улыбкой.

Силой и насилием в Польше всегда было трудно что-либо получить, но хватая за сердца, всё легко приходило. А мать с несовершеннолетними мальчиками была так красноречива своим покорным молчанием!

Кланялись старый король, королева, их дети, а те, кто в Ленчице рассекли на части пергамент, когда Ягайлло хотел показать свою силу, ныне торжественно, с поклоном гарантировали своему пану, что наследие трона не обойдет его кровь.

Сперва Сонька с детьми вышла благодарить и королевичи кланялись, посылая воздушные поцелуи, а вид этих невинных червячков велел на время забыть, что в них не было крови Пястов.

У Влодека, старшего, восьмилетнего мальчика, лицом похожего на отца, уже была почти рыцарская фигура, а был он таким же красивым, как некогда мать, и мечь у пояса уже не был ему втягость. Он обещал, что сможет стать вождём.

Этот съезд в Серадзе прошёл счастливо, потом король с женой и детьми поехал в Познань, чтобы расположить к себе великополян, и там, вместо Кракова, сыграл свадьбу дочки своей любимой сестры, жены и вдовы сейчас Зеймовита Мазовецкого, которую выдал Богуславу, княжичу на Слупе.

Эту Эмильку король сам воспитал на коленях, она росла на егмо глазах, он делал ей разные украшения, она дарила ему радость, потому что Ольга-Александра или приезжала с детьми к королю, или он приезжал в Плоцк, долго там просиживал, любил гостить. В Плоцке было ему свободней и о заботах царствования мог забыть.

Королева теперь не покидала супруга, и имела для этого веские основания. Уже знали о приближающихся чешских послах, которые хотели наладить отношения с Ягайллой. Они предложили ему подкрепление против крестоносцев, чтобы помирить его с Корибутом и заполучить для своего дела.

Чешское королевство, в тех же условиях, что и Литва, стремилось под крылья Польши, хотела с ней объединиться.

Королева стояла в тени, её тут было не видно, но четыре епископа, а в их числе Войцех, архиепископ Гнезненский, не отталкивали чехов, которые утверждали, что до сих пор их не исключили из христианской общины, что могли помириться с церковью.

За этими четырьмя епископами, к которым не принадлежал Олесницкий, который видел быстрее, судил строже, за многими светскими панами, которые смотрели только на расширение государства и сил, возможно, стояла королева, которая склонила Ягайллу к тому, чтобы он разрешил чехам ехать в Краков.

От Олесницкого ждали сильного сопротивления, но против него стояли четыре епископа с примасом во главе, а король наверняка думал, что один Збышек с ними не справится.

Закипела ожидаемая борьба и разошлась до такой степени, что храброму и неустрашимому епископу угрожали смертью. Тарновский предостерегал его о заговоре на его жизнь. Он советовал ему быть начеку или бежать.

Мужеством и хладнокровием, которыми справился с Витовтом, епископ победил гуситские угрозы. Он благодарил Тарновскому.

– Бог воздаст за доброе предупреждение, – ответил он спокойно, – я не думаю ни менять своих привычек, ни убегать. Как ежедневно, пойду спать в свою спальню, а когда захочу пойти в костёл на заутреню, возьму с собой, как всегда, одного ксендза и одного слугу с фонарём. Не склоню головы перед палачами. Если жертва моей крови будет приятна Богу, пусть её примет.

Всё разбилось об эту непоколебимую отвагу.

Участие королевы в тайном назначении Симеона Кейстутовича будущим князем Литвы, потому что там с руки королевы действовал Симеон Гольшанский, было несомненным. Свидригайлло, на которого напали в Ошмане, бросив жену, убежал на Русь, где его очень почитали, и угрожал Польше долгой войной.

Королева должна была постоянно присматривать за мужем, а теперь, когда в силу преклонного возраста и слабого зрения в военных походах ему грозила опасность, она бдила за тем, чтобы его щадили. Он сам бы так же охотно шёл на войну, как ездил на охоту, но Сонька должна была прикрывать дорогую для подростающих сыновей жизнь.

Также Ягайлло не пошёл против крестоносцев, его заменили назначенные польские полководцы. Он жил в Конине, почти постоянно рядом с ним была жена, потом поехал в Серадзь, куда, пользуясь отдалением Олесницкого, забрели чешские посланцы.

Во время этой поездки, развлекаясь, как мог, старый пан допускал их к столу, сажал рядом с собой и давал чешским священникам публично заниматься миссионерской деятельностью. Ягайлло с доброй верой слушал рассказывающих с запалом о религии, не в силах разглядеть в ней ереси. Разница понятий была ему непонятна, а чехи так красиво рассказывали о братстве людей и Христа! Ему казалось, что таких добрых христиан Рим не должен был отталкивать.

Гневный Олесницкий должен был снова бранить, делать выговоры и просвящать. Уже теперь, на изломе царствования, епископ Краковский был всем. Меч, знак власти, от имени короля и Польши он отдавал новому великому князю Литвы, его по делу с крестоносцами высылали на собор в Базель. В минуту отъезда беспокойный за будущее Олесницкий должен был вновь упрекать короля в его винах, из которых самой большой была старость и дряхлость сил.

Резкое нападение епископа король отразил чуть ли не со слезами, но его возмутила смелость, и он сказал, что у архиепископа Гнезненского больше прав делать ему выговоры, чем у епископа Краковского.

Но за тем епископом были все, за королём – никого. Даже сам архипастырь Войцех Ястжебец не смел выступать против могущественного Олесницкого в