Армагеддон был вчера - Александр Полосин

– Эй, Домушник! – зычно позвал он. – Жив ещё?

Изба соседа кособочилась всего в десяти шагах, но хлипкие мостки почти

исчезли в грязи. Кривые ставни шелохнулись, в щели мелькнуло бледное лицо, исчезло. Здесь, мол. Надо чего если, так сам приди. Не растаешь.

Лешак засопел, шагнул на размокшие доски. С лёгкостью, необыкновенной для раскоряченного, как толстая коряга, тела, пробежал к крыльцу. Встряхнулся, будто пёс, и, пнув дверь, протиснулся в узкий проём.

– Здоровья тебе, хозяин, – буркнул он.

– Сам домушник, – неласково сказал кум. Узкие глазки смотрели угрюмо, белёсое рыбье лицо неприязненно кривилось. – Домовой я. До-мо-вой. Давай проходи, моя спит.

Лешак грузно шагнул к неструганному бревну у приземистого колченогого стола, осторожно сел. Домовой наблюдал с неприятной усмешкой.

– Боишься, что позвонки в штаны ссыплются, куманёк? Тот смолчал. Дрова нужны. Не в лес же тащиться.

А Домовой вдруг погрустнел, отчего вся фигура его, тощая, как у сушёной рыбы, поникла.

– И то. Стареем. Мы ж тут первые. Ты, поди, и не забыл ничего, а?

– Стараюсь не вспоминать, – коротко отозвался Лешак. – Кончай такие разговоры, кум.

– И я помню, – продолжал Домовой. – Всё-о помню. И язык…

– Я тебе его выдерну, если не закроешься, – пообещал Лешак сквозь зубы.

Он опасливо огляделся. В брюхе всё сжималось, дёргалось, к горлу подкатила горечь. Ох, допросятся огня, допросятся, да кабы вся деревня огнём не пошла…

– …и жизнь – нас, почитай, двое таких осталось, остальные из новых, говорят с трудом, людей ведь не знали, – и кто мы есть…

– Мы – нежить, – мрачно сообщил Лешак. – Уймись, козёл. Домовой с лязгом захлопнул рот, ощерил редкие острые зубы.

– Страшно? Страшно. А я устал бояться. Сегодня ухожу, так-то.

– Че-его? Далеко собрался? – презрительно фыркнул Лешак. – Знаешь же…

– Знаю, – согласился кум, не отводя пристальных белёсых глаз. – А просто надоело всё. Лучше уж так…

Лешак тяжко вздохнул, упёр взгляд в пол, обильно украшенный насмерть присохшей глиной.

– Всё решил сам? А меня чего не спросил, Дому… Домовёнок ты наш? Тот зло рассмеялся, чешуйки на лице заскрипели, двигаясь.

– Я тебя и так знаю. И ответ твой. Пусть я к людям не доберусь – давно ушли, накрепко заповедали, – но хоть что-то успею увидеть.

– Что ж, иди. Только…

– Чего?

Лешак смутился, заросшее грубой шерстью лицо болезненно сморщилось.

– Это… у тебя дрова есть?

– Дрова есть в лесу, – назидательно сказал кум. Он покосился куда-то за плечо, доверительно добавил: – У меня ни щепки, мне уже незачем. А вот ей – я же одну её оставляю – очень нужны. Ты возьми её к себе, а?

– Ну, раз так… – неопределённо ответил Лешак. – А то Кикиморы мне мало, – он уже топтался на пороге, затравленно озирался. – Бывай, ага...

И сгинул за дверью.

* * *

Наутро Лешак побрёл в лес. Всё лучше, чем мымру слушать. Зя-ябло…

Ветхие лапти скользили, один раз провалился по пояс в бурую холодную жижу. Ветки были сырые, осклизлые, месяц сушить. Он с отчаянием выискивал бурелом, где под завалами могло что-то уцелеть в сухости.

Бедолага Домовой, вяло думал он. Ушёл, дурило, а зачем? Ну, дождь. Ну, женщин давненько не видели – он поспешно отогнал незваную мысль, – жизнь тяжела. Так надо работать. Люди, небось, и теперь живут хорошо. Нет, даже лучше. Они же это… как это слово… Он с ужасом понял, что забыл его, и тут же в мозгу сверкнула радость. Да! Эф-фек-тив-ные! Так что Домовой неправ…

Впереди мелькнула смутная тень, но Лешак не заметил, красные глазки скользили по земле безразличным взглядом, ибо в черепе нарастало ликование, вспыхивали давно забытые картины, слова, лица… люди.

Люди! Нет, кум, не бросили они нас, а… накормить голодного – значит развратить его, каждый за себя, должен приучаться сам, сам…

Он сильно ударился, а в следующий миг всё тело охватил нестерпимый жар, мир вспыхнул всеми красками и исчез.

* * *

Двое задумчиво смотрели на обугленное тело. В воздухе повисла вонь горелого мяса и почему-то дерева, хотя пламя даже травинки не тронуло. Мутанты…

– Это уже второй. Второй за сутки. Что-то надо делать.

– Не паникуй. Бывает. Но поле, наверное, надо всё же перенастроить. Видел, с какой он рожей пёр – прямо просветлённый. А надо, чтобы подавляло. Это враги – ну, пусть потомки их, но надо всегда помнить, что это враги.

– Да… Но издеваться зачем? Передушили бы, сожгли – но не мучили их и сами не позорились.

– Нет, Митя. Молодой ты ещё. Салага. Каждому да воздастся по делам его. Вспомни Девяностые! Они, – голос ожесточился, – то же делали с нами. Всегда помни о Девяностых, когда видишь этих тварей!

– Я предпочитаю вспоминать о Двадцать Третьем. Ладно. Идём, нам ещё поле перенастраивать. И, кстати, надо подавить заодно глубинные воспоминания – вон как этот бойко на аглицком чесал!

Дэвид Нездешний Свист

Свист… И грузное тело бека шумно упало в лужу грязи. Свист… И в только что налитом яростью единственном глазу бравого вояки, бежавшего рядом с Лихтом, прочно засела тяжёлая ясеневая стрела с белым оперением. Свист… И свирепый рык другого соратника сменился предсмертным хрипом…

Пронзительный, режущий уши и отчего-то немного тоскливый свист летящих стрел не прекращался ни на мгновение. Смертоносные, попадающие точно в цель, безжалостные, они неизменно находили своих жертв, унося одну за другой жизни бравых ребят из передового отряда Шгарха. Лишь изредка они промахивались, бесполезно поражая вместо ничем не прикрытых, наполненных безудержной яростью глаз руки или ноги бегущих по лесу орков.

Безжалостный свист властвовал над нестройным топотом множества ног, закованных в тяжёлые латные сапоги. Бегущих ног. Бегущих с поля боя.

И какого зорна они нацепили на себя столько железа? От неизменно метких, находящих любую щель выстрелов ночных охотников они всё равно не спасали… Но бежать в этой груде бесполезного теперь металла было весьма нелегко даже для самых матёрых, побывавших не в одной передряге вояк. А иных на передовую и не брали…

– Хоуп! – заорал Лихт, не сбавляя шагу, – Хоуп! Сейчас, на счёт три прыгай влево! Раз, два…

И по зычной команде давнего товарища две стремительно продирающиеся сквозь густые заросли фигуры мощным рывком бросились в сторону от основной, удирающей сквозь жалящую, свистящую смерть массы.

Перекатившись через голову и потеряв тяжёлый, изрядно натёрший уши шлем, Лихт плотно прижался к земле и затих, лишь краем глаза подметив, что рядом, шагах в пяти, так же неслышно затаился Хоуп. Разъярённые голоса собратьев проносились мимо, то и дело прерываясь воплями боли и хрипом. Но двое припавших к земле орков лишь отползли подальше от основной дороги отряда и спрятали свои отнюдь не мелкие тела под разлапистую и очень старую ель.

Свист…

Эта напасть появилась в мирном и уютном Кромтарне совсем недавно. Вроде бы ещё вчера добродушные и бесхитростные тролли спокойно возделывали свою землю, выращивали богатый урожай, способный накормить всё немногочисленное население четырёх посёлков, основавшихся в благостно тихой долине между Эйсом и Славердой. Совсем недавно трудолюбивые ремесленники гоблины усердно работали на благо и процветание их маленького сообщества трёх племён, строя новые дома, лепя великолепную глиняную посуду, возводя мосты и стругая изящную деревянную утварь. А им, оркам, не приводилось иной работы, кроме как охотиться в изобильных дичью прилежащий лесах, да защищать от свирепых хищников стада беспечных скотопасов огров. И в их уютном, процветающем мирке не случалось почти никаких происшествий, за исключением разве что редких нападений волков, да ещё более редких пожаров после очередной грозы. Дети Тумана жили и радовались жизни, не ведая зла и насилия… Пока не пришли они…

Первое появление эльфов случилось внезапно, как молния, и разрушительно, подобно разыгравшемуся шторму. Сперва никто и не понял, что это за странный, пронзительный свист разнёсся над посёлком, вселяя тревожный страх в готовящихся ко сну мирных селян. Но мужчины, один за другим выходившие из домов посмотреть, что происходит, почему-то не возвращались обратно… А потом вдруг занялся жарким пламенем первый дом… За ним второй, третий… И вскоре горела уже вся деревня. Женщины с воплями ужаса и отчаяния выбегали из горящих изб, прижимая к груди перепуганных младенцев и держа за руку малышей постарше… Многие, даже не успев понять, что случилось, бежали к спасительному, всегда такому дружелюбному лесу… Но лес на сей раз почему-то встречал их тучей смертоносных стрел…

Свист…

Немногим удалось пережить ту кровавую бойню. Лихт был там. Чудом уклонившись от летевшей к его удивлённому лицу стрелы – сказалась многолетняя выучка бывшего дайкона, – он быстро сообразил, что к чему. И, перехватив покрепче верный боевой топор, с которым расставался, только ложась в кровать, опрометью бросился в темноту ночного леса. Мигом подметив, откуда идёт обстрел, Лихт, укрываясь за горящими избами и кустарником, полукругом обошёл напавших и молнией врезался им в спины. К тому времени большая часть селян уже была мертва, а над деревней занялось алое зарево бушующего пожара.