Горы дышат огнем - Веселин Андреев

плохого... Спросите народ!

— Да кого ни спросим, все говорят: головорезы.

Верзила опять упал на койку, но вдруг зазвонил телефон, и полицейский вскочил.

— Потише! — остановил его пистолетом Стоянчо и кивнул черноглазому.

Моментально «проинструктированный» легким прикосновением вальтера, полицейский (пусть, мол, оценят его подвиг!) сравнительно внятно объяснил господину Стойчеву, что все спокойно... А как он, наверное, сожалел, что не мог сказать, в какой они попали переплет! Мне самому вдруг захотелось сказать пару слов начальнику службы общественной безопасности в Пирдопе, с которым мы были старыми «приятелями», но этого сделать было нельзя.

По отношению к полицейским я испытывал чувство отвращения.

— Сейчас вы подлизываетесь, а ведь вы — убийцы.

— Нет, нет, господин! — подскочил низкорослый полицейский, до сего времени молчавший.

— Замолчи! Если не убийцы пока, то станете ими завтра!

— Нет, никогда! — и полицейский вытянул руки вверх, будто защищаясь от удара. Казалось, что сейчас он боялся не наказания, а того, что его действительно заставят убивать. И он еще раз закричал: — Никогда! Завтра же все брошу!

— Вот это уже умные слова!..

Я очень хотел бы сказать об этих людях хоть что-нибудь хорошее, но они сами себя унизили и не вызывают никаких чувств, кроме жалости. Ведь многие из них были простыми крестьянами, отцами семейств. А каково было бы их детям, если они увидели бы их в тот момент? Естественно, так рассуждаю я теперь, а тогда меня лишь радовало, что они такие жалкие. Мы часто сталкивались со свирепым упрямством, и очень важно было для нас увидеть врага жалким и ничтожным.

И что можно было сказать хорошего о них?..

Мы объяснили полицейским, что сейчас их не тронем, поскольку руки их не обагрены кровью, но в другой раз... Полицейский с совиным лицом сразу оживился и принялся клясться, что уйдет из полиции. Тот, что все время молчал, смотрел на нас с удивлением, растерянно: мы были для него жалкими разбойниками, а сейчас заставляли серьезно поразмыслить о жизни.

Мы приказали полицейским отнести свои матрацы на поляну к шоссе, улечься на них, завернувшись в два тулупа.

— Теперь слушайте внимательно! Там проведете всю ночь и не вздумайте рыпаться. Весь лес окружен партизанами. Они не знают, что мы вас простили, а если увидят в нижнем белье, то наверняка примут за вурдалаков и пристрелят. Так что будьте умнее. Спокойной ночи!

На любезность они ответили любезностью:

— Спасибо вам за все. Счастливого пути!

Мы облили керосином пол, окна, двери. Вспыхнуло пламя. Тревожное, зовущее. Оно было видно и со стороны Софии, и со стороны Пирдопа. Почему же его не видели те, кто потом говорил, будто все время ждал сигнала?..

Мне и сегодня неприятно в этом признаваться. Опьяненные успехом (ведь все могло кончиться совсем по-другому), мы не довели дело до конца: огонь быстро погас. Почему мы поторопились и не разожгли огонь получше? Такой случай у нас был не один: мы уходили слишком быстро. Не из страха, честное слово, — по неопытности.

Ветер приносил запах гари. Позади нас огромная, тяжелая жар-птица взмахивала крыльями и никак не могла взлететь. Зато мы, казалось, летели по извилистым тропам Гылыбца. Тяжелый груз тянул нас вниз по склону, но это была приятная тяжесть — винтовки, пистолеты, патроны, гранаты, одеяла, одежда, сапоги. Мы даже отбивали строевой шаг. Про себя я напевал «Идет война народная».

— Только ты, Колка, так и остался босиком! — сочувственно похлопал его по плечу Алексий.

— Ну и нога у тебя! — добавил Орлин.

— Да ладно! — пытается быть оптимистом Колка. — Они же дегенераты, и ноги не как у людей.

— Недоразвитые, идиотики, — развивает эту тему Мустафа.

Вот подал голос Брайко. Я не видел его лица, но знал, что сейчас он нервно подергивает свои усы.

— Я бы их всех прикончил.

— Брайко, зачем ты так говоришь? Ведь мы вместе решали?

— Знаю, Андро, дорогой, но злость меня берет. Отпустить это мерзостное жандармское племя, когда оно у тебя в руках!..

...Они зверствовали двадцать лет. Бесились перед концом и позволяли себе все. А нам нельзя! Мы несли с собой великую правду, мы имели право судить и в то же время мы должны были постоянно взвешивать каждое слово и контролировать каждый свой шаг! Да, именно потому, что мы боролись за великое дело, оно не должно быть чем-то запятнанным. Однако мы имели право на гнев...

Придет день, и я пойму, что так обстоит дело и в отношении отдельных людей: иногда очень трудно быть до конца принципиальным. Подлец может себе позволить все, а ты, чувствуя свою правоту, должен отвечать ему с достоинством. И все-таки только так можно жить!..

Отпустив полицейских, мы сделали умный тактический шаг, особенно в тех условиях. Если бы мы истребляли полицейских поголовно, то тем самым принудили бы их защищаться до конца. Поняв же, что можно сдаться и тем самым спасти свою шкуру, они начали частенько пользоваться этим.

Уже на следующий вечер в самом дальнем конце Пирдопской околии, в Лыжене, мы со Стоянчо узнали продолжение этой истории.

Полицейские терпели-терпели, но уже приближался рассвет. Скоро появятся автомашины, повозки, пешеходы. Что будет, если их застанут в таком виде? И они влезли по двое в тулуп и отправились мелкой трусцой в путь. «Полуголым, через овраги и ложбины удалось добраться до села Долно Комарцы» — так повествует об этом полицейский доклад.

Однако крестьяне встают рано. Кто-то увидел, как полицейские входили в село, и понеслось от двора ко двору: «Выходите, посмотрите, какие горе-вояки идут!» Высовывались головы из-за ворот и калиток, раздавался смех, выкрики. Сзади-то полицейские еще кое-как прикрылись, а вот спереди — красота! Виднелись белые кальсоны, завязки волочились по грязи...

Кто сочинил по этому случаю песню, я не знаю, но дети пели:

Партизаны участок окружили, полицейские оружие сложили, Их раздели догола, так пошли они по улицам села: добрым людям на потеху, то-то детям было смеху.

Потом рассказывали, что, если какой-нибудь полицейский начинал придираться, всегда находился бойкий крестьянин, который говорил: «Подожди, не выламывайся, а то, знаешь, придется тебе без штанов по улицам пройтись».

НУ ЧТО ЖЕ, НЕ ТАК УЖ МЫ ПЛОХИ...

— И говорить нечего! Это — лучшая из проведенных нами операций! — категорически заявляет Гошо (он же Шомпол).

— Чушь! Если бы мы их всех до одного не перебили... Не говори, а то плакать хочется!

— Э, зато они