Горняк. Венок Майклу Удомо - Питер Абрахамс

— Ну, теперь можно и поговорить.

Удомо откинулся на спинку кресла. Время близилось к полуночи. Они сидели в гостиной прекрасного нового особняка, выстроенного для него партией.

— Какой замечательный день! — счастливым голосом сказал Лэнвуд.

Эдибхой с веселым смешком отвернулся от окна.

— А теперь рассказывайте, — сказал Мхенди. — Ведь это дело ваших рук. Расскажите нам то, чего не было в газетах.

— Как бы я хотел быть здесь в те дни, — вздохнул Лэнвуд.

— Вы принесли больше пользы, оставаясь в Англии. А Удомо — сидя в тюрьме.

— Вот видите, — усмехнулся Удомо. — Я всего лишь марионетка. Создали партию Эдибхой и Селина. Настоящие хозяева они. А, Эди?

Глаза Удомо весело искрились, но Мхенди показалось, что он не шутит.

Эдибхой расхохотался. Он подошел к столику, заставленному бутылками, налил себе виски и передал бутылку Мхенди. Удомо пригубил свой херес и поставил рюмку.

— Удомо у нас прозвали «Шутником», — сказал Эдибхой.

— Видите… Они в лицо смеются надо мной. Удомо — шутник!

— Да будет вам. Рассказывайте.

— Ты рассказывай, — сказал Удомо.

Эдибхой сел на ручку кресла Удомо.

— Сейчас он шутит, но сам прекрасно знает, что, не напиши он тогда воззвания к народу, ничего бы не вышло…

— Выдающийся исторический документ, — сказал Лэнвуд. — Обязательно включу его фотокопию в свою книгу.

— Рассказывайте же наконец, — нетерпеливо воскликнул Мхенди.

Удомо поднял голову и посмотрел на Эдибхоя. На губах у него играла какая-то странная улыбка.

— Так вот, в тот же день они решили конфисковать весь тираж. Ну, а пока они решали, мы вывезли у них под носом все газеты, чтобы их могли читать не только в Куинстауне, Селина блестяще все организовала, ей понадобился на это всего один день. А в Куинстауне мы создали кружки, где читали воззвание Удомо. Каждый грамотный человек — будь то мужчина, женщина или подросток — должен был прочитать это воззвание, по крайней мере, десяти неграмотным. Поэтому партийная газета и называется теперь «Воззвание». Все это происходило в тот день, когда Удомо арестовали. А вечером была создана партия. На следующее утро мы выпустили листовку, где говорилось о том, что Удомо в тюрьме плакал. Как это всколыхнуло народ!.. Ну, о суде вы и так знаете. Тут уж репортеры хлынули к нам со всех концов мира. На заключительном заседании Удомо произнес речь, призывая ко всеобщей забастовке. На следующий день ни один человек не вышел на работу. Жизнь в стране оказалась парализованной. В ответ они объявили партию вне закона и запретили всякие сборища.

— И все это время, все эти три месяца я проторчал в тюрьме, — насмешливо вставил Удомо.

— Партия ушла в подполье и продолжала работу. И тогда Росли сделал свою последнюю ставку. Он опубликовал проект новой конституции и пообещал, что она вступит в силу через месяц после окончания забастовки. Правительство и Совет вождей и старейшин думали, что этим они подорвут влияние партии.

— И чуть было не подорвали, — негромко сказал Удомо. — Несмотря на чрезвычайное положение, Эндьюре разрешили ездить по стране и агитировать за новую конституцию, которая якобы была его творением. Какое-то время казалось, что народ пойдет за ним.

— Но тут в работу включилась Селина и другие женщины, — снова заговорил Эдибхой. — Они бросили все свои дела и стали ходить из города в город, из деревни в деревню. Они не созывали митингов. Они шли к людям и разговаривали с ними. Произошел перелом. Сопротивление снова окрепло. — Внезапно Эдибхой расхохотался на всю комнату. — Представьте себе, Том, является Эндьюра в деревню, где только что побывала Селина со своими женщинами. Жители такой ему устроили прием, что он едва ноги унес. Потом их прогоняли из большинства деревень.

— И поделом! Поделом ренегатам! — резко сказал Лэнвуд.

Эдибхой налил себе виски.

— Вот, собственно, и все. Жизнь в стране оставалась парализованной, пока Удомо не вышел на волю.

— Поэтому мне сократили срок «за хорошее поведение», вместо пяти месяцев я отсидел только три. — Удомо усмехнулся.

— До них в конце концов дошло, что народ и пальцем не шевельнет, пока ему не прикажет Удомо… Иа вас произвела впечатление встреча, которую вам оказали сегодня. Но вы бы видели, что делалось, когда Удомо вышел из тюрьмы. Потрясающе! О чрезвычайном положении все просто забыли. К счастью, у правительства хватило ума не вмешиваться. Удомо ознакомился с конституцией и посоветовал партии испытать ее в действии. Партия решила прекратить забастовку. И так как решение было подписано Удомо, люди вышли на работу. Спустя два месяца состоялись выборы. Мы завоевали пятьдесят одно место из шестидесяти, и Росли не оставалось ничего другого, как поручить Удомо сформировать правительство. Верно говорю, земляк?

— Первая победившая африканская революция, — задумчиво сказал Лэнвуд. — И к тому же бескровная. Замечательно! Вы, мальчики, совершили поистине великое дело.

— Не забывайте и о женщинах, — сказал Удомо.

— А как обстоят дела теперь? — спросил Мхенди. — Англичане сотрудничают с вами?

— А что им остается делать? — вспыхнул Лэнвуд.

— Те, кто не сумел перестроиться, покинули Панафрику, — сказал Удомо. — Смизерс — бывший начальник канцелярии губернатора — не сумел, ему пришлось уехать. С его преемником Джонсом работать можно. Росли сотрудничает с нами. О большем мы их и не просим.

— Что-то новое для этого мошенника, — сказал Лэнвуд.

Удомо едва заметно покачал головой, но ничего не сказал.

— И еще кое-кому придется уехать, — сказал Эдибхой. — Людям, которые не умеют сотрудничать с африканцами, здесь не место.

Мхенди быстро перевел взгляд с Эдибхоя на Удомо.

«По этому вопросу у них разногласия», — подумал он.

— С африканизацией страны мы автоматически избавимся от англичан, — сказал Лэнвуд.

«Эх, Том, — вздохнул про себя Мхенди. До сих пор он как-то не замечал, что бедняга Том совершенно лишен такта. — Уж лучше молчал бы».

— У нас сейчас много трудностей, — заметил Удомо. — Для того чтобы заменить англичан, нужны люди. Управлять министерством потруднее, чем произносить речи. — Он говорил спокойно, но в голосе его звучало раздражение. Он посмотрел на Эдибхоя. — Тебе, Эди, это известно лучше, чем кому бы то ни было…

— Ты прав, — нехотя подтвердил Эдибхой.

«Как бы Том опять не брякнул что-нибудь неподходящее», — подумал Мхенди и быстро сказал:

— Это верно. Иной раз мне кажется, что завоевать власть — самое простое.

— Ваш опыт говорит о другом, — презрительно усмехнулся Лэнвуд.

— Мхенди прав, — сказал Удомо, пропустив мимо ушей слова Лэнвуда. — Управлять страной труднее, чем завоевать власть. Эди и некоторые другие члены партии очень нетерпеливы. Они готовы провозгласить независимость хоть завтра. Им кажется, что я чересчур медлителен. Разве нет, Эди?

«Так, — подумал Мхенди. — Значит, разногласия действительно существуют».

— Англичане останутся и на наших условиях, — сказал Эдибхой. — Мы им хорошо платим. Мы учим наших людей, и учим быстро. Я просто считаю, что надо поменьше зависеть от них. Вот и все.

— Мэби шлет вам привет, — поспешил вставить Мхенди.

Насмешливый огонек мелькнул в глазах Удомо.

— И мне тоже?

«А ты изменился, мой друг», — подумал Мхенди и ответил:

— И тебе тоже.

— Мы вызовем его сюда, — сказал Эдибхой. — Нам нужен человек, который мог бы войти в правительство как представитель горских племен. Оппозиция, возглавляемая Эндьюрой, обхаживает горцев, то и дело напоминает им, что они никак не представлены в Ассамблее.

— Пол соберется в два счета, — сказал Лэнвуд. Он наклонился к Удомо и продолжал в тоне отеческого наставления, так хорошо удававшегося ему: — Знаете, Майк, на вашем месте я бы не допустил, чтобы какие-то прошлые размолвки влияли на мое решение. Нужно уметь встать выше личных отношений.

Мхенди закрыл глаза. Идиот! О господи, какой идиот!

— Хорошо. — Удомо вдруг выпрямился. Лицо его стало суровым. — Займись этим завтра, Эди… Видишь, Мхенди, все, что от меня требуется, — это подписывать принятые решения.

Эдибхой удивленно взглянул на него.

— Значит, ты согласен.

— Да, согласен. И пусть Селина внушит этому беспомощному старикашке — министру просвещения и национального руководства что в интересах страны он должен уступить свой пост Мэби. Только не бегайте ко мне жаловаться, если он не пожелает расстаться с министерскими благами.

— Все будет в порядке, земляк. Даю слово! Против него ведь выдвинуто обвинение: он поддерживает дружеские отношения с европейцами.