Очерки по истории Вселенской Православной Церкви - Дворкин А.Л.

XII. Третий Вселенский Собор

Литература: Карташев; Мейендорф, Введение; Meyendorff, Orthodox Church; Болотов; Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Ostrogorsky, History of the Byzantine State; Vasiliev; Флоровский прот. Георгий. Восточные отцы V-VIII веков. Париж, 1990.

1. Итак, II Вселенский Собор подвел черту под тринитарными спорами. Трагедия св. Иоанна Златоуста произошла в богословское междувременье. Теперь время поставило новый вопрос: вопрос о Личности "исторического Иисуса". Как в Личности жившего на Земле в конкретном месте в конкретное время Иисуса из Назарета совмещались божественные и человеческие черты? Церковь знала, что Он был и Богом, и человеком. Но как это было возможно? Как Божество и человечество совмещались в одной Личности? Объяснить это было чрезвычайно важно, т.к. от правильного понимания Боговоплощения зависело его сотериологическое значение – т.е. наше спасение.

Как мы уже говорили, в IV в. существовали две интеллектуальные школы, по-разному подходившие к христологической проблеме: александрийская и антиохийская.

Разность их подходов современные ученые попытались выразить следующими противопоставлениями: Александрия – аллегория, эллинский ум, платоновские методы; Антиохия – конкретика, семитский ум, аристотелевские методы. Но, конечно, эти противопоставления далеко не абсолютны и в значительной степени условны. Достаточно сказать хотя бы то, что главными богословами и той и другой школы были греки, мыслившие вполне в эллинских категориях. И в трудах такого типичного представителя антиохийской школы, как св. Иоанн Златоуст, столь же трудно найти какое-либо семитское влияние, сколь и в писаниях св. Афанасия Александрийского.

Думается, можно более удачно выразить разницу между двумя школами в двух формулах христологической мысли: в Антиохии богословы говорили о Слове вочеловечившемся, а в Александрии – о Слове воплотившемся (ключевым текстом тут является Ин.1:14: "Слово стало плотью"). Или, согласно о. Георгию Флоровскому, Антиохия представляла традицию "антропологического максимализма" и никогда не упускала из виду полноту человеческой природы Христа, тогда как Александрия говорила в первую очередь о божественности Слова, ставшего плотью, т.е. телом, разрабатывая традицию "антропологического минимализма".

При этом следует отдавать себе отчет в том, что евангелист Иоанн, хотя и писал по-гречески, мыслил в категориях иудейской традиции. Для него слово "плоть" (евр. – басар) носило оттенок не чисто материальной реальности, а обозначало живое тварное существо вообще, единство души и тела. Обвинять александрийцев в том, что они упускали из виду живую душу Спасителя, было бы несправедливым. Однако, читая их учение по-гречески, т.е. на языке, в котором понятия материального и духовного различались очень четко, можно было подумать, что в александрийской христологии Бог-Слово воспринял лишь материальную сторону человечности, т.е. плоть как тело, а не как полноту душевно-телесной человеческой природы. Александрийская школа, доведенная до крайности, была чревата докетизмом – растворением человечества Христа в Его Божестве. Антиохийская же, также в крайности своей, могла привести к адопционизму.

Мы уже говорили о знаменитом антиохийском учителе Диодоре Тарсийском и о тех двусмысленных выражениях, которые он допускал. Например, обсуждая "рожденную" природу Христа, Диодор возражал против утверждения, что Бог-Слово родился дважды: один раз "прежде всех век", а второй раз – как человек, от Марии Девы. Диодор предпочитал говорить, что согласно Своей природе Христос рожден от Отца до начала времен как Бог, тогда как Тот, Кто родился от Марии, сделался Его храмом, Его обителью. Такого рода понимание логично и может быть подкреплено образами из Писания. Например, в 9-й главе книги Притчей говорится, что Премудрость выстроила себе дом на семи столбах. Антиохийцы понимали Премудрость как Логос, а храм как человечество Иисуса Христа. И действительно, в Ин.2:19-21 Спаситель говорит о Своем теле как о храме. Исходя из такого в некотором отношении буквального толкования отдельных библейских текстов, Диодор говорит о Сыне Божием и об Иисусе, Сыне Марии (Который есть лишь храм, обитель Слова), как "о двух сынах". Но, как мы уже писали, сам Диодор, при всей двусмысленности ряда своих выражений, остался в границах Православия и числится в наших святцах как исповедник и учитель Церкви.

Другим важным антиохийским автором был Феодор Мопсуэстийский (+428 г.), современник и друг св. Иоанна Златоуста. Он был великим экзегетом и оставил нам множество комментариев на Писание. Он также полемизировал против Аполлинария и в этой своей полемике зашел слишком далеко. Можно сказать, что он, а не его ученик Несторий, и был настоящим несторианином.

Личность Христа у Феодора явно двоится. Различая между Богом и человеком во Христе, он раздваивает Его Личность. По его мнению, лишь в виде благочестивого преувеличения можно говорить, что Бог страдал и умер или что Иисус творил чудеса, но настоящий богослов знает, что это не так. То же самое относится и к слову "Богородица". Земная женщина не может родить вечного Бога, и следовательно, называть так Деву Марию может лишь безграмотный крестьянин.

Когда Феодора спрашивали прямо, он говорил, что Христос одно Лицо. Но термин, который он употреблял, – это "просопон", а не "ипостась". Греческое слово "рсьущрпн" означает скорее маску, личину, т.е. то, что не имеет глубокой и неотъемлемой внутренней связи с личностью, что-то, что можно легко надеть, а затем так же легко снять. Понятно, что это слово весьма плохо выражает идею ипостасного единства двух природ Спасителя. У Феодора две природы – две ипостаси лишь соприкасаются (унЬцейб – сцепление) в одном просопоне, что предполагает возможность разделения.

Говоря о Деве Марии, родившей двух сынов – человека и Бога, Феодор, по существу, впадает в адопционизм. Его богословие можно понять лишь однозначно: Мария родила ребенка, в которого пожелал вселиться Бог.

Павел Самосатский считал, что Иисус был усыновлен при крещении. Празднование Рождества в ранней Церкви началось во многом как реакция на такое понимание природы Спасителя: празднование рождественского цикла указывало на то, что Христос был Богом с самого начала человеческой жизни.

Феодор же утверждал, что усыновление произошло еще во чреве матери, путем объединения "двух сынов". Это и явилось богословской базой для несторианства и причиной того, что сам Феодор был осужден как еретик в 553 г.

2. Богословие Феодора Мопсуэстийского о воплощении для александрийцев звучало не только как антиаполлинаризм, но и как вызов всей их богословской традиции.

С 412 по 444 г. папой Александрийским был свт. Кирилл (племянник Феофила). Кирилл – блестящий богослов – был убежденным противником Феодора Мопсуэстийского. В своем комментарии к Евангелию от Иоанна он, не называя имен, резко критикует тех, кто считает Христа лишь главным примером пророческого вдохновения и благодати, и тех, кто говорит о "двух различных природах" после их соединения. Тем не менее эта дискуссия осталась лишь письменной. Феодор был очень миролюбивым человеком. Он поддерживал добрые отношения с Кириллом и даже посвятил ему свой комментарий на книгу Иова.

Однако в конце концов спор перешел в открытую фазу. Св. Кирилл Александрийский был не только богословом, но еще и политиком, весьма страстным человеком и пламенным борцом – причем не только кабинетным. Он боролся с остатками древних ересей, а также с иудаизмом и языческой культурой.

Интеллектуальная элита столицы Египта все еще оставалась языческой. Префект Египта Орест очень серьезно относился к своим обязанностям защиты фактической свободы веры, что весьма раздражало христиан, а особенно монахов. Кирилл был в открытой конфронтации с ним. Одной из трудных задач префектуры была защита евреев от погромов. Во время одного из бурных столкновений Орест арестовал вождя толпы погромщиков Иерака и наказал его как провокатора. Приверженцы Кирилла стали угрожать евреям расправой. Евреи не выдержали и напали первыми, устроив превентивный погром. Христиане ответили разгромом синагоги и всего еврейского квартала, что на следующее утро было одобрено Кириллом как мера необходимой самообороны. Таким образом, Орест имел все основания считать Кирилла силой бунтарской и весьма серьезной, тем более что Кириллу повиновалась целая армия нитрийских монахов. Разгромив у себя оригенизм, они искали, кого бы погромить еще. Кто-то натравил их на "язычника" Ореста. Толпа монахов бросилась штурмовать его дом, а один из них, Аммоний, бросив камень, даже раскровил Оресту голову. Орест отдал приказ войскам оттеснить их. В возникшей сумятице Аммоний был задавлен насмерть. Кирилл демонстративно устроил ему торжественные похороны и объявил его мучеником. Правда, историк Церкви Сократ ехидно замечает, что если Аммоний и был жертвой, то только собственной глупости.