Фестиваль - Сергей Власов

– Очень актуальный анекдот! – воскликнула Анастасия Бланманже. – Про нашего Каца – не в бровь, а в глаз.

– А с чего это вообще он начал мудрить? – улыбнулся Самокруткин. – Раньше за ним таких вещей не замечалось.

– А ему кто-то сказал, что вы совсем плохи, – подзадорила главрежа Степанида Маромой. – Вот он и решил за власть побороться. Его, между прочим, за подобные же вещи сначала из МХАТа, а потом и из Сатиры выгнали.

– Каков подлец! Ну что ж, придется дополнить этот список организаций, где он когда-то трудился.

В палату, постучавшись, вошла миленькая медсестра и предупредила:

Еще пять минут – и попрошу всех освободить помещение. Разумеется, кроме больного.

Она достала из кармана средней величины шприц и предложила Самокруткину лечь на живот.

– Сестричка, здесь же дамы. Может, попозже?

– Ну что вы, Иван Петрович, – заголосили все. – Мы отвернемся.

Главреж послушно подчинился требованиям медсестры и, получив малую толику целебного лекарства, заметно повеселел:

– Сестричка, сестричка… Анекдот по нашему поводу. Приходит мужчина к врачу и говорит: «Доктор, у меня что-то в заднице нехорошо». А доктор ему отвечает: «А что в ней может быть хорошего?»

– Фи, какая гадость! – громко засмеялась девушка.

– Ну ладно, друзья, забирайте назад все свои гостинцы. Лучше закусите ими сегодня, выпив в театре за мое здоровье.

– Ну что вы, Иван Петрович, мы так не можем.

– Ну-ка – тишина в зрительном зале! Не уподобляйтесь Иммануилу Кацу – его ожидает недобрый конец.

– Искусство требует жертв. – Анастасия Бланманже поставила худую ногу на табурет и, бережно проведя по ней своей нежной ручкой, сказала: – Какая очаровательная хрупкая ножка, обутая в миниатюрный заграничный ботиночек, совсем с крохотной подошвою. И вот этим ботиночком я нанесу, – здесь она резко вскрикнула, – этому недоноску Кацу удар прямо в пах! И он не сможет больше никогда пользовать уборщицу тетю Глашу. А заодно и гардеробщицу тетю Нюру. А заодно… Впрочем, неважно… Он станет инвалидом.

– А заодно – персонажем рассказов Эфраима Севелы из серии «Легенды инвалидной улицы», – добавил Самокруткин, завершая встречу. – Все, ребятки, как говорится – до новых встреч.

Самокруткин опять, как при уколе, лег на живот и загрустил. «Длительность жизни определяется не столько прожитым, сколько сделанным, – подумал он. – Сделано достаточно. И вот – результат в виде человеческой благодарности ближайшего соратника и товарища Иммануила Каца». Здесь Ивана Петровича охватили такая тоска и уныние, которых он не испытывал довольно давно, может быть, целый десяток лет. В эту минуту он ощутил, насколько ценны секунды обычной жизни, насколько огромна энергия информации космоса в единицу времени.

Он задремал. И приснился ему Ниагарский водопад, затем Марианская впадина и наконец пункт разлива минеральных вод в городе Ессентуки.

Очнулся он от какого-то журчания абсолютно мокрый.

– Если бы я был на тридцать лет моложе, то и тогда недержание мочи можно было объяснить сверхнапряженным графиком моей работы. А чего уж теперь… – сказал он вслух и с раздражением стал жать на кнопку вызова медперсонала.

Пришедшая сестра не удивилась происшедшему, старательно поменяла белье, штаны на главреже и, подзадорив больного какой-то очередной глупостью, ушла.

Иван Петрович, прикинув, что до ужина еще порядком времени, уселся за мемуары, начатые здесь, в больнице. Было уже написано около тридцати страниц, из которых двадцать восемь касались исключительно женщин – основной страсти режиссера и человека.

Мысли стали путаться, а перед глазами появилась отвратительная рожа Иммануила Каца. «Ну, комедиант, – подумал о нем главреж, – скотина… – Его губы скривила гримаса глубокого отвращения. – Как же он мог так поступить с человеком, который вытащил его из зловонного болота? Наверняка это дело рук его жены Генриетты. Вот тоже – идиотка и аферистка».

Жизнь, которую вела чета Кацов, теперь представлялась Самокруткину кошмарной и подлой.

Однажды Иммануил был уличен в финансовых махинациях, и его скорее всего бы посадили, если б не заступничество Ивана Петровича. А скольких нервов стоили ему домогательства директором множества актрис… Нет, это не просто беспринципность. Это уже преступление.

Главреж снял трубку телефонного аппарата и набрал хорошо знакомый номер:

– Алле… Юрий Евгеньевич? Да… В больнице… А откуда вы знаете? А… Ну да… Конечно. Служба такая. Да, ничего. Нормально… Кстати, по поводу театра. У меня там в мое отсутствие директор разбушевался. Как Фантомас. Надо бы его приструнить или морально изуродовать. Чтоб неповадно было. Да, некто Иммануил Кац. Хорошо? Спасибо. Ну, с меня причитается.

В театре «Марс и Венера» на сегодняшний вечер было намечено профсоюзное собрание. Жена Каца – Генриетта – обклеила все его помещения многочисленными объявлениями, жестко предупреждающими театральных обитателей о том, что явка строго обязательна. Готовилось что-то серьезное, артисты это понимали.

Когда все расселись в небольшом зрительном зале, на сцене появился директор в строгом черном костюме и новом парике. В руках он держал пачку бумаг, что сразу вызвало массу вопросов в партере.

– Друзья, к сожалению, наш главный режиссер серьезно болен… – Здесь Кац сделал паузу, оглядел сидящих внизу актеров внимательным спокойным взглядом и продолжил: – А значит, пришло время переосмыслить некоторые наши творческие концепции и параллельно, по возможности, рассмотреть кандидатуры на вакантную должность главного режиссера.

– Что вы несете, Кац? Кто болен? Мы сегодня навещали Ивана Петровича в больнице. Он прекрасно себя чувствует и на днях будет выписан из лечебного учреждения.

– Мне об этом ничего не известно. – Иммануил уселся на стул, услужливо принесенный на сцену его женой Генриеттой, и закурил. По моей информации Самокруткин в театр больше не вернется, а посему нам неоходимо избрать нового главрежа. Я предлагаю к обсуждению следующие кандидатуры.

– Никаких кандидатур! Закрыть собрание! – закричал кто-то.

Директор горько усмехнулся и начал читать список персоналий. Последней в нем скромно значилась фамилия самого Каца.

В зале раздался хохот:

– Кац – главный режиссер! Ну, это же умора!

– Вот мерзавец, до чего додумался!

– Кто же будет работать в таком театре?

– Иммануил с Генриеттой – вон с театральных подмостков!

Неожиданно на сцене появились двое молодых людей во всем сером.

Один из них подошел к по-прежнему сидящему на стуле Кацу и что-то шепнул ему на ухо. Иммануил побледнел и встал по стойке «смирно». Потом его вместе с Генриеттой аккуратно сопроводили к выходу, усадили в автомобиль с проблесковым маячком и повезли в одно крайне серьезное учреждение для беседы. Народ в зале заволновался.

– И что теперь делать?

– Главреж болеет. Директора повязали…

Почувствовав волнение в груди и огромную ответственность за все происходящее, на сцену с большим трудом вскарабкалась помощник главного режиссера Степанида Маромой.

– Господа, я предлагаю направить письмо в Министерство культуры с требованием в ультимативной форме отстранить Иммануила Каца от занимаемой должности. А также потребовать, чтобы на пост директора в ближайшее время была назначена я. Голосуем.

Лес рук, моментально выросший в партере, полностью подтвердил расположение к помощнику главрежа со стороны актерской братии.

– Спасибо за доверие. – Маромой важно уселась на стул, где еще несколько минут назад восседал, казалось, железобетонный Кац, и вытерла взволнованное горящее лицо батистовым платком. – Контрреволюция не пройдет! Но пасаран!

На сцену выскочил артист Безпальцев и, заломив руки, пронзительно закричал:

– Свободу узникам капитала!

– Что он орет? – спросила сидящая в четвертом ряду артиста Сушкова Анастасия Бланманже. – При чем здесь какие-то узники?

– Да он пьяный! – догадался Сушков.

Безпальцев тем временем продемонстрировал собравшимся несколько физических упражнений, а затем пустился в пляс.

– Володя, уведи его куда-нибудь. Не хватало нам еще одного скандала, – попросила Бланманже.

Сушков, матерясь, полез на сцену. Безпальцев уходить не хотел, наоборот, обхватив худое сушковское тело, он попытался продемонстрировать некоторые, особо сложные элементы бального танца «фокстрот».

Маромой тем временем встала со стула и подняла вверх руку, призывая всех заткнуться.

– Друзья, наш театр оказался в творческом тупике. На самом деле тупик не только закономерен, но и частично спасителен – любая труппа должна вовремя меняться и развиваться, идти в ногу с искусством. Но без командира мы все равно далеко не уйдем. – Было видно, как Степанида внутренне собралась. – Короче, пока Самокруткин болеет, я предлагаю временно вместо него возложить обязанности главного режиссера… на меня.